Тупое орудие - [27]

– Попахивает липой, – сказал Ханнасайд.

– Попахивало и кое-чем похуже, – откликнулся сержант. – Мне пришлось открывать окно. Но, учитывая, что нам нужен отнюдь не Бадд, я не слишком на него нажимал. Я счел необходимым все же спросить, не привело ли вышеуказанное недоразумение к какой-либо размолвке с покойным Эрнестом.

– Абсолютно верно, – кивнул Ханнасайд. – И что он сказал?

– О, он вел себя так, словно я его духовник! – ответил сержант. – Это можно приписать моей доброте и обаянию, а можно и не приписывать. Но он раскрылся, как мак на солнышке.

– Поменьше поэтических образов, – сказал Ханнасайд.

– Как угодно, шеф. Другими словами, он меня прижал к груди, как родного. Весь истекал маслом и тем, что я счел малоправдоподобной откровенностью. Он ничего от меня не утаил – по крайности, ничего из того, о чем я уже пронюхал. Маленькая размолвка была, ибо покойный Эрнест полагал, что некоторые его указания выполнены, а на деле они не были выполнены, потому что по телефону было плохо слышно и почему-то еще. Тем не менее когда покойный Эрнест взял себя в руки, все утряслось и они расстались как братья.

– О! Весьма правдоподобно, – заключил Ханнасайд. – Может, так оно и было.

– Да, но я скажу вам забавную вещь, – заметил сержант. – Весь день я отмахиваюсь от мух, но за все то время, что малыш Абрахам был у меня, на него ни разу не села ни единая муха.

– О! – опять сказал Ханнасайд. – Он такой, да?

– Да, – подтвердил сержант. – Такой. Больше того, супер, хотя мы с вами и не сходимся насчет психологии, я знаю, когда человек взвинчен. Малышу Абрахаму стоило особого труда устоять на земле. И должен сказать, это ему удалось. И еще он ответил на все мои вопросы прежде, чем я успел задать их. И он нарисовал мне картину своей души в тот момент, когда он прочел о смерти покойного Эрнеста, – настоящий шедевр! Сначала его как подкосило; потом он сообразил, что это случилось почти через полчаса после того, как он ушел от покойного Эрнеста. Тут у него появилась надежда, что он вообще не будет замешан в деле, но через каких-нибудь несколько секунд он вспомнил, что дал дворецкому покойного Эрнеста свою карточку; больше того, было слышно, что Эрнест обращается к нему громко и сердито. И наконец, как громом его поразило то, что покойный Эрнест проводил его через сад, так что никто не подтвердит время его ухода. Собрав все эти факты, он осознал, что находится в весьма сомнительном положении, и единственное, что он может сделать, это прямо пойти к добрым дядям полицейским, в которых он с детства приучен видеть лучших друзей.

– Почти слишком правдоподобно. – Ханнасайд нахмурился. – И что вы сделали?

– Дал ему конфетку и отправил домой к маме, – весело отрапортовал сержант.

Знавший своего сержанта Ханнасайд, по-видимому, одобрил его неуставное поведение, ибо сказал:

– Да, наверно, это было самое разумное. Он подождет. Теперь насчет этого Чарли Карпентера, о котором вы говорили по телефону.

Сержант посерьезнел.

– Это находочка! – сказал он. – Тут мы встречаемся со второй неожиданностью. Естественно, я полагал, что отпечатки пальцев нам ничего не дадут. И вот что мы получили.

Он поднял с письменного стола папку и вручил ее начальнику. В ней был портрет молодого человека, два набора сфотографированных отпечатков пальцев и краткий, лишенный эмоций отчет о жизнедеятельности некоего Чарли Карпентера двадцати девяти лет, рост 173 сантиметра, вес 72, 5 кг, волосы светло-каштановые, глаза серые, особых примет не имеет.

Ханнасайд читал, и брови его от изумления поднимались, ибо в отчете речь шла о мелких нарушениях закона, увенчавшихся сроком в восемнадцать месяцев за мошенничество.

– Действительно неожиданность, – сказал он.

– Не вписывается, верно? – подхватил сержант. – И я так сначала подумал.

– Пижон. – Ханнасайд рассматривал фотографию. – Волосы, похоже, подвитые. Ладно, сержант, я вижу, вас так и распирает от новостей. Выкладывайте.

– Его дело вел Ньютон, – сказал сержант. – Кроме этих маленьких прегрешений, он не много узнал о нем. Молодой мот, без образования, ищет красивой жизни. Немного поет и танцует; был на сцене – не то чтобы очень заметно; одно время служил в качестве жиголо[7] в дешевом дансинге в Ист-Энде; кажется, имел большой успех у женщин: вы знаете этот тип. Совсем не из тех, кто по образу жизни был близок покойному Эрнесту. Я уж думал, что совершил открытие века и опроверг Бертильона[8], когда Ньютон сказал нечто такое, что открыло передо мной новые горизонты.

– Ну?

– Он сказал, что во время ареста, который был, как вы заметите, в ноябре 1935 года, Чарли жил с актрисой – это значит первый ряд кордебалета – по имени Энджела Энджел.

– Энджела Энджел? – Ханнасайд задумался. – Примерно год назад было дело, относившееся к девушке по имени Энджела Энджел. Самоубийство?

– Да, – ответил сержант. – Шестнадцать месяцев назад, если точно. – Он раскрыл папку, в которой лежали найденные в «Грейстоунз» бумаги Эрнеста Флетчера, и взял верхнюю фотографию. – А это, супер, и есть Энджела Энджел.

Ханнасайд взял фотографию и сразу узнал девушку, которая утром показалась чем-то знакомой сержанту.