Тупики психоанализа. Роковая ошибка Фрейда - [56]

Простейшие организмы без особых затей осуществляют все функции, необходимые для жизни, включая размножение. Интенсивность этих процессов у них несравненно выше, чем у сложно организованных индивидуумов. Размножение делением наделяет простейших бессмертием: у них транслируется (клонируется), дробясь, одна-единст-венная особь.

Теоретически она бессмертна. Иные бактерии сохраняются непрерывным делением миллиарды лет! Не об этом ли мечтают энтузиасты клонирования? Хотя взращённый из клетки нашего организма клон, физически нам подобный, духовно будет другим существом.

Космическое единство. Самопознание. Рисунки Мориса Эшера

Плата за наслаждение половым актом – утрата бессмертия… Или мы слишком примитивно понимаем замысел природы? А если размножение одноклеточных – сексуальный акт, исполненный мистической тайны? Если осуществляется он между организмом и окружающей средой? У растений посредниками в половом акте выступают воздух, ветер, насекомые; у многих обитателей рек, озер, морей – вода…

Мы превзошли Фрейда в пансексуализме! Даже в жизни небесных тел, растений и бацилл можно усмотреть проявления либидо. Вот и кровососущие насекомые, быть может, сексуально-сладострастно внедряют свои хоботки в тела жертв… На многое способна наша фантазия.

Если признать первичность сексуального инстинкта, теряется различие между половым чувством у нас и прочих животных. Хотя и в античных текстах часто упоминается примитивная страсть.

По словам Платона, Эрот «беден и вопреки распространённому мнению совсем не красив и не нежен, а груб, неопрятен, необут и бездомен; он валяется на голой земле под открытым небом, у дверей, на улице». Далее следует оговорка: Эрот тянется к прекрасному и совершенному, храбр и силен, он мудрец и невежа, богач и бедняк.

У Платона редкое для более поздних философов доверие к мудрости Природы: «Соитие мужчины и женщины… дело божественное, ибо зачатие и рождение суть проявления бессмертного начала в существе смертном». «Всё, что вызывает переход из небытия в бытие, – творчество».

Он отделил Эрота небесного от Эрота пошлого. Последний обуревает людей ничтожных, которые «любят своих любимых больше ради их тела, чем ради души, заботясь только о том, чтобы добиться своего, и не задумываясь, прекрасно ли это».

Можно усмотреть проявление божественного Эроса даже у животных. У шимпанзе нередки отношения глубокой привязанности, нежности. Многие пары не ограничиваются удовлетворением сексуальных потребностей. При встрече после разлуки «супруги» не торопятся совокупляться, а обнимаются, ликуют, ласкаются.

…Представления древних греков о двух ликах Эроса – упрощение. Обличий у любви множество. Они изменчивы и для разных людей (а то и для высших животных), и для разнообразных ситуаций. Хотя основная полярность сохраняется.

Зигмунд Фрейд не отрицал разнообразие в проявлениях Эроса. Но главным даже для людей считал Эрота пошлого, низменного. Отсюда и Эдипов комплекс, и страх кастрации, и сексуально-психические неврозы.

Вот, к примеру, его анализ произведения Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы». Фрейд справедливо считал, что это – «величайший роман из всех, когда-либо написанных, а “Легенда о Великом Инквизиторе” – одно из высочайших достижений мировой литературы» (у Достоевского не «легенда», а «поэма»). Но из многих тем романа Фрейд выделил только отцеубийство: «Можно сказать, что Достоевский так никогда и не освободился от угрызений совести в связи с намерением убить отца».

Насколько неглубок такой предвзятый анализ, становится ясно, когда ознакомишься хотя бы с такими статьями как «Любовь у Достоевского» Николая Бердяева и «Фёдор Павлович Карамазов как идеолог любви» Льва Карсавина. Русские философы (включая Достоевского) отделяли «божественную» всеобщую сущность любви от человеческой и от «животной», исключительно сексуальной.

В романе убийство отца происходит по тривиальной для общества потребления причине: из-за денег. Хотя развратный, наглый и циничный отец был недостоин сыновней любви, а Дмитрий его ненавидел, убил Фёдора Павловича внебрачный сын Смердяков.

Если привести чувства братьев к схеме, то Алёша приближается к «божественной» любви, Дмитрий переживает страсть. Иван, уповающий на рассудок, атеист, воспринимать должен любовь, по-видимому, как физиологический процесс. Но в то же время он готов вообразить (в диалоге с чёртом) всеобщую любовь между людьми, обречёнными на смерть без воскрешения. У Смердякова любовь сопоставима с развратом. Отец их, неуёмный сладострастник, даже грезит о «высоком», а в распутстве своём готов боготворить предмет страсти.

Фрейд, убеждённый в гениальности Достоевского (упоминавшего и о бессознательном), не продумал смысл романа и не учёл, что там нет даже намёка на Эдипов комплекс.

Об одном из проявлений любви чёрт рассказал Ивану Карамазову как анекдот. Прелестная девица исповедуется патеру в своём грехе с молодым человеком. «Как вам не стыдно, дочь моя!» «Ах, отец мой, это доставляет ему так много удовольствия, а мне так мало труда».

Вот что пишет Лев Карсавин: «В своих противоречиях Карамазовская любовь таит единство… потому-то в ней и “дьявол с Богом борется”. То она проявляет себя как безудержное стремление к власти, к насилию и мучительству, могучее, но слепое, и в слепоте своей недостаточное, теряющее силы, кидающееся из стороны в сторону, мельчающее. То подымается она до предощущения высшей истины любви, того двуединства двух… о котором писал Платон, писали мистики. То живёт она в чистоте и самоотречении, то падает до грязного в человеке сладострастия».