Туолумнская Роза - [6]

Примерно в это самое время мисс Джинни, взяв с отца торжественную клятву, что он ни словом не обмолвится Риджуэю о том, кто и как доставил его раненого и дом, сочла необходимым в своем обращении к нему величать его «мистер Дент» и извиняться за беспокойство всякий раз, когда те или иные домашние обязанности заставляли ее появляться у него в комнате. Примерно в это же время она стала особенно ревностно и пунктуально исполнять эти обязанности и уделять меньше внимания своему пациенту. Примерно в это же время питание его значительно улучшилось, а спрашивать, чего бы ему хотелось покушать, она стала значительно реже. Примерно в это же время она начала вести более рассеянный образ жизни, и в доме стали чаще появляться ее прежние поклонники, с которыми она то отправлялась на танцы, то совершала прогулки верхом или пешком. И примерно в это же время, как только Риджуэя вынесли в кресле на веранду, она с загадочной усмешкой представила ему сестру своего нареченного — мисс Люси Эш, жгучую брюнетку и самую опасную пожирательницу сердец в Фор-Форксе. Затем в разгар своих светских развлечений она пришла к выводу, что ей давно пора нанести визит Робинсонам и погостить у них с недельку. Там она веселилась напропалую, веселилась так, что у нее даже ввалились глаза и щеки. Это оттого, что было очень весело и слишком много развлечений, объяснила она отцу.

— Понимаешь, папа, ведь после того, как мы с Джоном поженимся, у меня едва ли будет когда-нибудь возможность хорошенько повеселиться: ты же знаешь, какой он чудак. Вот я и хочу использовать оставшиеся дни как можно лучше, — сказала она с тем странным, невеселым смешком, который часто прорывался у нее в последнее время, и добавила вскользь: — А как дела у мистера Дента?

Отец ответил, что у мистера Дента дела идут очень хорошо, настолько хорошо, в сущности, что два дня назад он уже нашел возможным отбыть в Сан-Франциско.

— Он просил передать тебе привет, Джинни. «Самый нежный привет» — именно так он и сказал, слово в слово, — сообщил мистер Макклоски, опустив глаза на свои башмаки, словно требуя у них подтверждения.

Мисс Джинни была чрезвычайно рада узнать, что он так быстро оправился. Мисс Джинни заявила, что ничто на свете не могло бы ее обрадовать больше и это совершенно замечательно, если он достаточно окреп, чтобы вернуться к своим друзьям, которые, вероятно, очень его любят и сильно о нем тревожатся.

Разумеется, разумеется, он так и знал, что эта новость ее обрадует, сказал отец, и, поскольку гость уехал, ей даже не было нужды спешить домой.

Но она как будто ни на секунду не выражала желания погостить там еще, заметила мисс Джинни, и в голосе ее зазвенели металлические нотки. Впрочем, если ее присутствие в доме нежелательно, если ее родной отец только и мечтает, как бы от нее отделаться, если она уже успела ему надоесть, хотя ей осталось провести под родительской кровлей считанные дни и она скоро покинет этот дом навсегда, если…

— Помилуй бог, помилуй бог, Джинни, что ты говоришь! — воскликнул мистер Макклоски, в полном отчаянии ухватив себя за бороду. — У меня и в мыслях не было ничего такого. Я думал, что ты…

— Ну так ты зря это думал, отец, — надменно перебила его Джинни. — Ты не понял моих намерений. Да и где тебе понять: ты же мужчина!

Мистер Макклоски, совершенно уничтоженный, вяло пытался протестовать, но его дочь, облегчив душу, по обычаю всех представительниц ее пола, путем перехода от абстрактных рассуждений на личности, великодушно простила его, подарив ему поцелуй.

Тем не менее после возвращения Джинни мистер Макклоски дня два-три неотступно следил за дочерью пытливым, встревоженным взором, а временами смущенно и робко следовал за ней из комнаты в комнату по пятам. Порой, когда она была погружена в хозяйственные заботы, он внезапно вырастал перед ней, пользуясь при этом каким-нибудь столь явно надуманным предлогом и напустив на себя столь фальшиво беззаботный вид, что Джинни становилось за него неловко. В последующие затем дни у него вошло в привычку бродить ночью по дому, и нередко можно было наблюдать, как он бесшумно шагает из угла в угол в прихожей, после того как Джинни уже удалилась к себе в спальню. Однажды его так и сморил сон, и Джинни, поднявшись рано, обнаружила, что отец прикорнул на коврике у двери ее спальни.

— Ты следишь за мной совсем как за малым ребенком, па, — сказала Джинни.

— Мне что-то послышалось, Джинни, — с виноватым видом отвечал отец. — Словно ты расстроена чем-то… Я слушал, слушал и уснул.

— Ну какой ты смешной, папочка! Сущий младенец! — сказала Джинни, избегая взгляда отца и задумчиво перебирая пальцами его седеющие волосы. — С чего это я буду расстраиваться? А ведь я тебя переросла! — неожиданно прибавила она и, приподнявшись на цыпочки, потянулась всем своим стройным телом. Затем быстрым движением обеих рук она погладила его по голове, словно умащивая ему волосы елеем, похлопала по спине и удалилась к себе в комнату. В результате этого и еще двух-трех столь же задушевных бесед в поведении мистера Макклоски произошла новая и еще более необъяснимая, если только это возможно, перемена: он сделался необычно и беспричинно весел, шутил с прислугой и без конца рассказывал Джинни всевозможные забавные истории, усердно хихикая и заливаясь смехом на протяжении всего рассказа, но полностью забывая к концу, в чем его соль. Любой предмет приводил ему на память различные смешные происшествия, не имевшие в действительности никакого отношения к этому предмету. Время от времени он затаскивал к себе в дом кого-нибудь из завзятых остряков в простодушной надежде завести его на манер музыкальной шкатулки для развлечения своей дочери. Он пытался даже что-то напевать, позволяя себе довольно большую свободу исполнения при удивительно малом разнообразии звуков. Он распевал песенку «Под венец спеши, девица», из которой знал примерно одну фразу, и то не точно, но которую считал каким-то образом очень подходящей к случаю. Однако вне стен своего дома и в отсутствие дочери он становился рассеян и молчалив. Его рассеянность особенно бросалась в глаза, когда он появлялся на кварцевом руднике.