Туманы Серенгети - [20]

Его силуэт вырисовывался на фоне окна, пылинки танцевали вокруг него, когда лучи солнца под наклоном проходили через стекло. Кончики его волос сияли как бледное золото там, где солнце касалось их, делая его похожим на темный, нарисованный углём рисунок, наполненный светом. Он всё ещё был окружён стеной, всё ещё был отгорожен изнутри, но кое-что приоткрылось.

У Джека не было желания возвращаться в мир, который забрал его дочь. Он сыграл свою роль, сыграл героя, получил высокую оценку за спасение трех жизней — женщины, её неродившегося ребенка и маленького мальчика, — но он не нашел утешения в том, что они живы или что он жив. Лили умерла, и он был в настоящей агонии. И все же, он был там, смотрел на меня, ожидая ответа, как будто впервые признавая, что я существую, что то, что я думала, имело значение.

— Звучит здорово.

Если бы он мог видеть меня внутри этого водоворота боли, если бы он мог видеть что-то, кроме себя, я, безусловно, могла заглянуть за его грубые, острые края. Кроме этого, мне было что сказать мужчине, который держал в своей темной библиотеке кучу воздушных шаров.

— Они напоминают мне о Лили, — сказал он, заметив, что мой взгляд задержался на них. — Я покупаю новые, когда бываю в городе. Это была последняя вещь, о которой она меня просила. Желтые воздушные шары. Она хотела их для Аристотеля, так нам не пришлось бы продолжать его искать, — объяснил он, прежде чем вернуть мне стикеры с заметками.

Я подумала о том, как Мо и Лили всё ещё присутствовали в желтой бумаге, которую я держала, в жёлтых воздушных шарах, которые хранил Джек, и в черепахе, которая находилась где-то за столом, — невидимая, но со всплеском цвета, тянущегося за ней.

— Я надеюсь, что все мы живем так, оставляя что-то яркое позади себя, — сказала я.

Мы молча наблюдали, как воздушные шары мягко подпрыгивали в углу, словно тронутые мягкими, невидимыми вздохами — поднимались и опускались.

— Это она. Это моя сестра. — Я поискала в телефоне и показала Джеку фотографию Мо. На фото она заплетала волосы. Расчёска торчала из несобранной части волос. Она выглядела такой счастливой, сидя в тени дерева на перевернутом пластиковом ящике в бирюзовом платье в горошек. — Мы не очень похожи друг на друга.

Мо была тем человеком, который привлекал внимание и на фотографиях, и в толпе. Ваши глаза просто автоматически находили её.

— Мы с дочерью тоже были не очень похожи друг на друга.

Я не думала, что он расскажет что-то ещё, но потом, похоже, он передумал.

— Это она. — Он достал кошелек и дал мне фотографию Лили.

Ее кожа была цвета меда, и она с чистым озорством в глазах улыбалась в камеру. Пряди распущенных волос выглядывали из-под шляпы с подсолнухом — той, которую Джек дал Схоластике. Она разительно отличалась от Джека, но я видела его в изгибе её бровей и дерзкой линии подбородка. Она бы рушила правила, разбивала сердца и наслаждалась бы этим каждую минуту.

Пока мы держали фотографии рядом, я испытала чувство потери, которое сопровождалось утратой улыбок, энергии, голоса и тепла, а также отсутствием выбора. И всё же, между нами была совместно разделённая сладость и осознание, что ты был любим, хотя это казалось таким же мимолетным, как трепет птичьих крыльев.

Я вернула фотографию Лили и наклонилась, чтобы поднять то, что упало на пол. Это был ещё один палароидный снимок Джека, он находился на заднем плане. Он выглядел так, будто его застали врасплох посреди разговора, его кожа на снимке была засвечена, словно вспышка была направлена прямо ему в лицо. Возможно, поэтому он выглядел совершенно по-другому — его глаза были такими ясными и поразительными, что пленили меня. Они светились, это было практически невозможно не заметить, как льдинки, окруженные золотым летним светом. В них не было никаких намеков на грозовые облака, которые были сейчас. Я бы дала ему около тридцати, но он выглядел намного моложе на этой фотографии.

— Она сделала обе эти фотографии, — сказал Джек, когда я вернула ему второй снимок. — В тот день мы ехали в торговый центр, — он рассеянно погладил уголок фотографии Лили. — Я сказал ей прекратить тратить плёнку впустую, — он засунул фотографии назад в свой кошелек и уставился на кожу, из которой тот был сделан.

— В тот день я не ответила на звонок своей сестры, — я никому не говорила об этом, даже моим родителям. Я передала последнее сообщение Мо, но не тот факт, что проигнорировала её звонок. Мне было слишком стыдно, но я почему-то почувствовала, что будет правильно разделить это с Джеком. — Я была слишком занята, подписывая бумаги на мой новый дом.

Джек хранил молчание. Может быть, он перебирал те же вещи, что и я: сценарии «что, если бы», через которые ты проходишь снова и снова, прокручивая их раз за разом в своей голове.

— Так вот почему ты это делаешь? — спросил он. — Продолжаешь её незавершенное дело? Потому что ты чувствуешь себя виноватой?

— Я не знаю, — призналась я. — Мы не всегда понимаем то, что делаем. Мы просто делаем это и надеемся, что нам станет лучше.

— Не знаю, как на счет «станет лучше», — Джек глубоко вздохнул и выпрямился, оттолкнувшись от стола. — Всё, что я знаю, так это то, что когда Схоластика вернула мне шляпу Лили, я не смог отказать ей. Все дело было в том, как она смотрела на меня — без ожидания, без осуждения. У меня нет угрызений совести, когда я говорю «нет» тебе, или Гоме, или ещё кому-нибудь, кто просит меня о чём-нибудь, потому что я не никому ничего не должен, включая объяснения. Но когда эта маленькая девочка посмотрела на меня, не прося, не говоря, что-то во мне ответило.