Туманные острова - [49]
Пять дней по Оке продолжался «яблочный рейс». Шли мимо пристани с названием «Починки». Мимо есенинского села Константиново, мимо огромных труб химического завода, мимо древнего Мурома и таких же древних рязанских сел. От волны у берега шуршала подсохшая осока, с криком поднимались в пойме дикие утки…
Отчего с радостью в первую очередь вспоминаю об этом? Оттого, что это Россия, Родина. Те, кто расставался хотя бы ненадолго с Родиной, знают, как дороги эти воспоминания. Дорога каждая травинка подле дорог, каждый человек твой знакомый, дорого небо над твоим домом, если даже оно запомнилось тебе с осенними облаками.
Три недели назад у гостиницы в Сиднее ко мне подошел человек, по-русски сказал: «Здравствуйте» – и целый час не отпускал, потом: «Говорите, говорите, пожалуйста». Человека зовут Николаем. Николай Олексин работает в порту грузчиком. Могилевского парня, во время войны попавшего в плен, занесло бог знает куда. Сейчас он плачет оттого, что неожиданно слышит в Сиднее русскую речь. В Австралии все участники перелета были в гостях у русского клуба. Русские, живущие в Сиднее, собираются раз в неделю. Мы увидели в клубе наши газеты, наши журналы, пластинки советских песен, портреты наших парней-космонавтов. В Сиднее есть и другой русский клуб, где до сих пор висят портреты Николая II, где старики до сих пор говорят друг другу «ваше превосходительство». В такой клуб нас пригласить побоялись. В первом же клубе на стол было поставлено все, что может поставить на стол русский человек, встречающий гостя. Говорили, пели песни. Михаил Михайлович Сомов рассказал, как, почему и на каких самолетах летим в Антарктиду.
Очень хотели слышать о Быковском и Терешковой. Я рассказал, как все было на космодроме в этом году, как заседала Государственная комиссия, чем занимались космонавты перед полетом, какие песни пелись на космодроме, с кем дружит Быковский. Я никогда не видел, чтобы люди с таким волнением слушали.
И как красив, как дорог всем человек, в котором его радости и заботы живут вместе с радостями и заботами родины. Много имен можно вспомнить сейчас, но, пожалуй, самых высоких слов заслужили люди, имена которых мы до времени не называем. И среди других рабочих, инженеров, конструкторов, ученых Главный Конструктор. Это его имя космонавты называют с волнением. Это ему на грудь на глазах у многих тысяч людей уронила голову космонавтка Терешкова. После полета Валентина от волнения и радости сразу не смогла доложить, разрыдалась.
Я давно мечтал встретиться с этим удивительным человеком. Встретил его летом на космодроме. Он был в полинявшей на солнце рубашке, в порыжевших ботинках, он показал журналистам ракету, познакомил с командой старта: «Вот он нажимал кнопку при пуске первого спутника. А этот теперь даст команду». Конструктор внимательно, чуть склонив голову, слушал доклады, просил что-то проверить. Он был сосредоточен, время у него было рассчитано по минутам. Вечером мы видели его белую рубашку под тополями у домика, где спал перед стартом Быковский. Я записал летом в блокноте: «У этого человека нет, наверное, никаких слабостей. Он не волнуется».
Второй раз я встретил его на свадьбе Терешковой и Николаева. Мы стояли у колонны в пустом фойе. В зале за столами кричали «Горько!».
– Очень хочется, чтобы они были счастливы, – сказал Главный Конструктор.
– На космодроме мы, журналисты, очень волновались за Валю…
– А я… я три ночи совсем не спал. Однажды уснул, просыпаюсь в поту – показалось, спал слишком много. Схватил будильник – спал всего девять минут…
После этой встречи в блокноте остались новые записи: «Главный Конструктор так же, как все, волнуется, может не спать». Человек стал еще дороже оттого, что он как все – человек. Оттого, что он вместе с тобою входит в двести двадцать пять миллионов душ твоего государства.
Наконец, последние встречи этого года с людьми тут, в Антарктиде. Кого назвать? Антарктида всем предъявляет одинаковый счет. Слабых Антарктида не терпит. Морозы тут, каких нет в другой точке земли. Полярная ночь. Ледяные пустыни. Ветры такие, что падаешь с ног и ломаются мачты радиостанций. Снега в одну зиму укрывают поселок, будто его и не было. Медленно тает календарь в этом краю. Люди работали. Летали самолеты на ледяной купол. Тысячами километров измерен путь тракторов к самой далекой станции континента. Целый год ученые ловили голос далеких звезд, ловили в круглые зеркала холодное пламя полярных сияний. Каждую ночь ученых поднимал с постели будильник, они шли к засыпанным снегом приборам. И прежде чем взглянуть на прибор, надо было его откопать самой обычной лопатой. Всякая работа тут тяжелее, чем на земле. Но я не слышал, чтобы кто-нибудь жаловался.
Этот снимок сделан в Антарктиде, в Мирном, за четыре минуты до Нового года.
Кто из людей останется памятью этого года? Я назвал бы всех, кто зимовал в Антарктиде. Назвал бы летчиков, прилетевших сюда за двадцать пять тысяч верст. И уж коли всех назвать невозможно, надо назвать одного: Ильяса Абушаева. Ему лет сорок с лишним. Национальность – татарин, профессия – бульдозерист. Четвертый раз в Антарктиде. От бульдозера, который тут беспрерывно ворочает снег, до точной науки, казалось бы, далеко. Но тут, в Антарктиде, плотник ли ты, повар, сейсмолог или радист – все одинаково служат науке. Уважение к человеку определяется тут отношением к делу и дружеским чувством к товарищам. Я спрашивал десять разных людей: кого назвать в новогоднем репортаже для «Правды». Десять человек ответили: Ильяса Абушаева. В экспедиции все будут довольны, если прочтут в «Правде» эту фамилию.
