Туман - [9]

Он с удовольствием съел свой каждодневный обед: яичницу, бифштекс с картофелем и кусочек сыра. Потом выпил кофе и уселся в кресло-качалку. Закурив сигару Аугусто произнес: «Ах, моя Эухения!» – и приготовился думать о ней.

«Моя Эухения, да, моя, – говорил он, – та, которую я создаю наедине с собой, а не та другая, из мяса и костей, случайное видение, мелькнувшее у дверей моего дома, не та, о которой говорила привратница! Случайное видение? А какое видение не случайно? В чем состоит логика видений? Она подобна логике смены фигур, возникающих из дыма моей сигары. Случай! Случай – вот внутренний ритм всей мировой жизни, случай – это душа поэзии. Ах, моя случайная Эухения! Вся моя жизнь, тихая, скромная, однообразная – это пиндарическая ода,[35] сотканная из множества мелочей повседневного. Повседневное! Хлеб наш насущный даждь нам днесь! Даждь мне, господи, все это множество насущных пустяков. Мы, люди, не изнемогаем от великих страданий и великих радостей, потому что эти страдания и радости приходят. к нам окутанные густым туманом мелких событий. И наша жизнь – туман. Жизнь – туманность. Сейчас из туманности возникла Эухения. А кто она, Эухения? Ах! Я понял, что уже давно ищу ее. И пока я искал ее, она сама вышла мне навстречу. Быть может, именно это и есть находка? Если человек находит видение, которое он искал, так не потому ли, что само это видение, сжалившись, выходит ему навстречу? Не вышла ли Америка навстречу Колумбу? Не вышла ли Эухения мне навстречу? Эухения! Эухения! Эухения!»

И Аугусто спохватился, что произносит имя «Эухения» вслух. Слуга, который как раз проходил мимо столовой, услыхав его голос, вошел:

– Вы звали, сеньорию?

– Нет, тебя не звал. Но обожди, ведь тебя зовут Доминго?

– Да, сеньорито, – ответил ему Доминго, ничуть не удивившись подобному вопросу.

– А почему тебя зовут Доминго?

– Потому что меня так зовут.

«Хорошо, очень хорошо, – подумал Аугусто, – нас зовут так, как нас зовут. Во времена Гомера все люди и вещи имели два имени, одно им давали люди, а другое – боги. Интересно, как называет меня бог? И почему бы мне не назвать себя иначе, нежели меня зовут другие? Почему бы не дать Эухении другое имя, отличное от того, каким ее называют другие, например, привратница Маргарита? Как же я ее назову?»

– Можешь идти, – сказал он слуге.

Поднявшись с кресла, Аугусто направился в кабинет, взял перо и начал писать:

Сеньорита! Сегодня утром под нежным небесным дождем вы прошли, случайное виденье, мимо дверей дома, где я еще живу, но где уже нет очага. Пробужденный, я дошел до дверей вашего дома, но не знаю, есть там у вас очаг или нет. Меня привели туда ваши глаза – блистающие звезды-близнецы в туманности моей жизни. Простите меня, Эухения, и позвольте мне фамильярно называть вас этим сладчайшим именем, простите мне эту лирику. Я живу в постоянном и бесконечном лирическом потоке.

Не знаю, что еще вам сказать. Нет, нет, знаю. Но я должен еще сказать вам так много, что лучше отложить это до того момента, когда мы увидимся и поговорим. Сейчас я желаю именно этого: увидеться с вами, поговорить, познакомиться. А потом… Потом… Пусть скажут бог и наши сердца!

Вы согласитесь, Эухения, сладостное видение в будничной моей жизни, вы согласитесь выслушать меня?

Погруженный в туман своей жизни ожидает вашего ответа

Аугусто Перес

И он сделал росчерк, говоря себе: «Мне нравится обычай делать росчерк из-за полной его бесполезности».

Аугусто заклеил письмо и снова вышел из дому.

«Слава богу, – говорил он по дороге к проспекту Аламеда, – слава богу. Я знаю, куда иду, и мне есть куда идти! Моя Эухения – просто благословение божье. С нею появилась цель, направление в моих уличных блужданиях. Уже есть дом, вокруг которого я могу бродить, есть доверенная привратница…»

Разговаривая с собою таким образом, он прошел мимо Эухении, но даже не заметил сияния ее глаз. Туман, окутавший его дух, был слишком густым. Зато теперь Эухения обратила на него внимание и подумала: «Кто он, этот молодой человек? Недурен собой и, наверное, с состоянием!» Сама того не сознавая, она узнала человека, который следовал за нею утром. Женщины всегда знают, что на них смотрят, даже если их не видят, и знают, что их видят, даже если на них не смотрят.

И оба, Аугусто и Эухения, пошли дальше в разные стороны, прорвав своими душами путаную духовную паутину улицы. Ибо улица – это ткань, сплетенная из взглядов, из взглядов страстных, завистливых, презрительных, сострадающих, любовных, ненавидящих, из старых слов, дух которых окаменел, из мыслей, стремлений, это таинственная пелена, окутывающая души прохожих.

Наконец Аугусто снова оказался перед привратницей Маргаритой, перед улыбающейся Маргаритой. Едва завидев его, она вынула руку из кармана передника.

– Добрый день, Маргарита.

– Добрый день, сеньорито.

– Аугусто, добрая женщина, Аугусто.

– Дон Аугусто, – добавила она.

– Не каждому подходит титул «дон», – заметил он. – Как между Хуаном и Дон Хуаном целая пропасть,[36] так же между Аугусто и доном Аугусто. Но пусть будет так. Вышла уже сеньорита Эухения?

– Да, совсем недавно.

– В каком направлении?