Туман идет по следу - [3]

Отнюдь не робость явилась причиной предательства Ашпина. Назвать его трусом было бы не совсем правильно. Он умел обмануть смерть. Где увернется, где опередит и первым пошлет пулю. Но он ни разу не бросился на выручку товарищей. Фадей умел постоять лишь за себя, показывал и сноровку, и силу только в тех случаях, когда его жизни угрожала опасность. Тут он бил ударом «скуловорот», посылал меткую очередь из автомата, кидал без промаха гранату.

Временами его пухлое лицо как-то нехотя, с трудом морщилось ленивой улыбкой. Какие мысли одолевали Фадея, никто не знал. Он прятал их где-то в темных уголках своей души.

Ашпин перебежал ночью.

Третий день рота лейтенанта Захарова вела тяжелые оборонительные бои. На небольшой высоте, которую она занимала, не осталось ни одного живого места. Казалось, все было перемешано здесь снарядами и уже некому защищать важный рубеж. Но как только немцы поднимались в атаку и настырно начинали лезть по склону вверх, на нравом фланге вдруг зло заговаривал станковый пулемет, редкие окопчики разражались автоматными очередями, а где-то в середине позиции отрывисто и резко откликалась одинокая винтовка.

По нескольку раз в день «юнкерсы» устраивали над высотой дьявольскую карусель. Самолеты один за другим пикировали с включенными сиренами. Несясь с ревом вниз, затем выходя из пике и круто взмывая вверх, гигантские дьяволы зловеще выли и охали взрывами на многие версты вокруг.

К концу третьего дня бой начал стихать. То ли выдохся враг, то ли отложил окончательный штурм на завтра. Пулемет на правом фланге еще больше ощерился, видя, что отступают фашисты, одобрительно строчил: так-так-так-так-так…

Наконец, когда совсем стемнело, умолк и пулемет. Высыпали звезды. Дохнуло прохладой. Солдаты, прокопченные гарью, получили передышку.

— Ско-о-лько ж мы покосили за день, а! Ой-ой-ой! А он все прет и прет… — сказал кто-то.

Усталый голос лейтенанта Захарова ответил:

— Выдохнется, сержант, дай срок.

Фадей криво усмехнулся. Держи карман шире. Эвон какая тьма, разве ее остановишь.

Лейтенант Захаров и помкомвзвода с редко встречающейся, будящей воспоминания фамилией Земляк (командир взвода младший лейтенант Коровиков был убит еще вчера) с трудом продвигались вдоль хода сообщения. Местами окопы были полузасыпаны, там и тут валялись стреляные гильзы, разорванные вещевые мешки, противогазы. В одном месте путь преградила куча бревен — все, что осталось от блиндажа, в который угодила бомба. Из-под обломков виднелись кирзовые сапоги, измазанные глиной. Бревна дымились, пахло горелым. Лейтенант Захаров окликнул ближайшего бойца — им оказался Ашпин — и приказал (чтоб одна нога здесь, другая там) бежать в соседний взвод.

— Найдете старшего сержанта Нечипоренко, пусть пришлет пятерых солдат. Надо немедленно расчистить это место.

— Есть, найти старшего сержанта Нечипоренко!

Фигура Фадея растаяла в темноте. Старшего сержанта Ашпин нашел на правом фланге. Он помогал чистить пулемет, хотя левая рука у него была перевязана. Неподалеку часовой время от времени стрелял из ракетницы. Ракеты медленно опускались, выхватывая из темноты склон, усеянный телами убитых.

— Что вам? — спросил Нечипоренко подошедшего Ашпина.

— Товарищ старший сержант, несу донесение командира полка.

— Донесение? — переспросил Нечипоренко.

— Да, от командира роты. Должен передать в полк, чтобы пришли на выручку.

— Мы окружены. Как же вы прорветесь один?

— Ужом проползу. Только чтоб ракетница хотя бы минуты четыре помолчала. А то демаскирует.

— Что ж, друг, доброй тебе дороги, — сказал старший сержант и поморщился от боли.

— Эй, кто там? Щегольков, что ли? Погоди-ка минут пять с фейерверком, человек вниз пойдет. А то увидит фриц, подстрелит чего доброго.

Закинув ремень автомата на шею, Фадей подтянулся на руках, вылез из окопа. Прощай, братская ты могила, даст бог, больше не свидимся.

Через три минуты он уже был далеко от окопов. Ни одна ракета не потревожила за это время небо. Неподалеку от ложбинки Фадей услышал хрип. Нагнулся. Гитлеровский офицер. Видно, умирает. Ну, да шут с ним, и умирающий что-то да значит. С пустыми руками в гости не ходят. Снял автомат, бросил на землю. С трудом поднял фрица, взвалил на спину и осторожно, боясь поскользнуться, шагнул в ложбину.

Он не мог сказать точно, что ждет его впереди. Если случайно не подстрелят на подходе, будет жить. В этом он был уверен. Иначе бы не стал предавать. Но ведь и жить можно по-разному.

А Фадею всегда хотелось жить на широкую ногу. Не сорить, разумеется, деньгами. К этому он не привык. Напротив, с детства отец Зиновий Кириллович приучал сына беречь копейку. Копейка к копейке, глядишь, рубль в шкатулке, а там и тридцатка. Катится колобочек, все больше обрастая и хрустя радужными бумажками, ай, да колобочек, ай, да толстая дева, ай, да звонкий голос. Хе-хе! К чему нам тоненькая, нам дай пожирнее, чтоб не пачка, а целая жменя в руках.

Одно угнетало Зиновия Кирилловича: пустить бы капитал в оборот. Целиком ли, по частям ли. Чтоб доход приносил. Но где там! Не та власть. Воспрещает: эксплуатация, то, се! Сейчас бы старые времена. Уж и развернулся бы он тогда! Достал бы из тайников то, что нажито годами, и пошел, пошел в гору, только пыль столбом! Под проценты деньги давал бы, заводик бы какой-никакой отхватил, хотя бы и на паях с кем. Фу ты, ну ты! Чем мы хуже, скажите, пожалуйста?