Туча - [18]

Внезапно Эванс схватила руку Кэтрин:

– Тяжело, да?

– Да, – сказала Кэтрин, – тяжело.

Она знала, как держать себя с сестрой Эванс. Они были немногословны, так как понимали друг друга с полуслова, а порой молча обменивались мыслями, не высказывая их вслух.

– Я думаю, что могу это сказать, – продолжала Эванс, – я заплатила за это право: я ненавижу войну.

Кэтрин коротко усмехнулась.

– Но мы не воюем.

– Разве вы не заметили, – сказала Эванс, – что послевоенное время – это время подготовки к новой войне?

– Надеюсь, что войны больше не будет, – ответила Кэтрин банально.

– Вот именно, надейтесь! – бросила Эванс. – Это не утомляет.

В тоне сестры Эванс прозвучала оскорбительная нотка, но Кэтрин не рассердилась. В течение двух месяцев, что Патриция лежала в постели, мысль о войне ежедневно приходила в голову Кэтрин. Генерал Брент выразил сожаление о том, что американские граждане пострадали от последствий взрыва. Обычно эта зона посещалась только японскими рыбаками. И, кроме того, периметр был установлен со всей серьезностью. В конце концов, если и была допущена ошибка, никто не мог подумать, что жертвой окажется яхта, подобная «Мэри-Анне».

– Одним словом, – сказала Кэтрин медленно, – вы не были уверены в своих расчетах.

– Нет, мы были уверены. У нас была двойная гарантия безопасности: во-первых, наши расчеты, во-вторых, убеждение в том, что ошибка, всегда возможная при испытаниях нового оружия, не скажется настолько большой.

– Мне говорили, что на Маршалльских островах тоже были пострадавшие.

– Это прискорбно, – сказал генерал. Но было видно, что это его не слишком беспокоило.

Возвращаясь в то утро к Патриции, Кэтрин пыталась все это осмыслить.

– Скажите, Эванс, разве в болезни и смерти не все люди равны?

– Конечно, нет.

– Что вас заставляет так думать?

– Я так чувствую сердцем, – не задумываясь, ответила Эванс. – Различную цену людям придает наличие или отсутствие богатства, умение помочь товарищу, благородство и, конечно, многое другое. Это зависит от разных обстоятельств.

– Если бы пришлось выбирать между американцем и японцем, кого бы вы спасали?

– Какой глупый вопрос! Конечно, более достойного, и при возможности – обоих.

– Пойдемте, – сказала Кэтрин, – Патриция нас ждет.

Кэтрин вела странный образ жизни. Бромфилды стали ей далекими, не интересовал ее и доктор Том, погруженный в сложные исследования и с отчаянием искавший способы лечения Патриции. Зловещая комната, где лежала Патриция, была центром ее существования. Она спала на диване, дыхание Патриции регулировало ее жизнь. Все, что существовало прежде, терялось в густом тумане. Любящий Бронсон, Брандт, ежедневно звонивший и появлявшийся время от времени на час-два в зависимости от расписания самолетов, дом в Калифорнии, желтые диваны, отражающиеся в зеркалах… Забыто все, что не связано с Патрицией. Целых два месяца она не была у парикмахера и совсем перестала заниматься собой. Ее лицо было освещено только страданием.

– Мое сердечко, – шептала ей Кэтрин, – моя козочка, мое облачко…

Патриция говорила мало. В день, когда она потеряла первый зуб и во рту у нее образовалась черная дыра, с ней осталась сестра Эванс. Кэтрин вышла из комнаты, чтобы пообедать у Софи.

Когда она возвращалась, в городе зажигались первые огни. Кэтрин не хотела, чтобы Гарри провожал ее. Она собиралась взять такси или идти пешком – ей хотелось побыть одной. Она выносила сочувствие Эванс, потому что та молчала. Если не считать ее, мир, казалось, состоял из сочувствующих и многословных болтунов. Падал похожий на росу дождь. Кэтрин завязала концы легкого шарфа и направилась в город.

– Простите меня. – В тени подъезда клиники появился мужчина, очень высокий и тонкий. На нем была короткая блуза. Перед тем, как заговорить, он бросил папиросу. Лицо его было плохо видно, но Кэтрин сразу узнала его. Он был на целую голову выше ее. Его щеки стали мокрыми от дождя, но он не обращал на это внимания.

– Здравствуйте, доктор Мальверн.

– Я как раз задал себе вопрос, помните ли вы мое имя.

– Как видите, вспомнила, – медленно улыбнулась Кэтрин.

В сгущающихся сумерках им было трудно различить черты друг друга. В первый раз они встретились несколько месяцев назад, в день приезда Кэтрин, а может быть, на другой день.

Она видела его в кабинете доктора Максвелла. На нем была эта же блуза. Когда она вошла, он так же, как сейчас, бросил папиросу.

– Доктор Мальверн, – отрекомендовал Максвелл, потирая свои маленькие пухленькие ручки, – молодой коллега с прекрасным будущим.

Венсан запротестовал.

– Тс… Тс… – продолжал настаивать доктор Максвелл, шутливо грозя пальцем, – я знаю, что говорю. Не скромничайте, коллега.

Доктор Максвелл был неплохим врачом. У него была даже профессиональная совесть. Как он сказал доктору Тому, он действительно отдал бы свою жизнь, чтобы спасти Патрицию, поскольку Патриция была его больной. Но он растворялся в светской суетливости. Это бывает со многими незаурядными людьми.

У Кэтрин было такое чувство, что доктор Мальверн не позволял доктору Максвеллу восхвалять себя не из простой вежливости. И даже не из скромности: «Может быть, это его раздражает, – думала она, – но нет, этого молодого человека не раздражает, когда им восторгаются, если он этого заслуживает… Вот в чем секрет: он думает, что он этого не заслуживает. Он, кажется, крайне горд и способен очень холодно рассуждать». Кэтрин смотрела на него с той беззастенчивой откровенностью, с которой она наблюдала все явления в жизни. Перед ней были такие синие глаза, подобных которым она еще не видела.