Тубплиер - [41]

А Влад, в своем женском корпусе улегшись на коечке против профсоюзного кубинца, закрыл глаза – и вдруг, к тревожному удивлению, почувствовал бесшумное приближение из темноты целой вереницы ночных картин.

Первый сон Влада Гордина

Владу Гордину снился Иисус из Назарета. Сын Иосифа спускался по теплому склону горы к озеру, отливавшему в рассветный час розовым перламутром. Путник шел не спеша, выбирая, куда ставить ногу. Низовой ветерок загибал траву склона в восьмерки. На берегу, словно бы только-только выйдя из воды и обсыхая в первых лучах солнца, топорщились рыбацкие хижины деревеньки Мигдал. Белая длинная рубаха свободно свисала с плеч галилеянина, скрадывая контуры его сухощавого, ловкого тела. Поверх рубахи коричневел аккуратно наброшенный, грубого рядна плащ, на который, разложив его, можно было прилечь бесприютной ночью либо укрыться им.

Высоко выставив зады и пятясь подобно поломоям, два рыбака выкладывали ночной улов на прибрежных камнях. Горстка покупателей из соседней Тибериады – охотников за дешевизной – терпеливо переговаривалась, наблюдая за работой рыбаков. Покрытые прохладной чешуей рыбьи бока влажно блестели. Иисус, приблизившись, оглядел рыбарей в их диковинных позах и, не обнаружив среди них того, которого искал, приставил ладонь дощечкой ко лбу. Поворачивая голову от плеча к плечу, он обвел глазами озеро и удовлетворенно опустил руку к земле и ее камням: два челна, низко просев, направлялись к берегу, а в третьем рыболов, свесившись через борт, тащил сеть из воды.

Между тем тибериадцы принялись разгуливать от камня к камню, разглядывать товар и справляться о цене. Рыбаки отвечали без подъема, как бы через силу – они хотели поскорей сбыть улов и не склонны были к торговой суете, в то время как пришедшие сюда ни свет ни заря горожане по пути настроились торговаться от всей души и сбивать цену, и без того невысокую.

– Это почем? – расслышал Иисус кривого мужичка с плетеной корзинкой в руке. – Вот это?

Иисус поглядел и увидел длинную темно-серую рыбину с закатными глазами на широкой усатой голове.

– Это не «это», – заметил Иисус. – Это сом.

– Что это меняет, кроме цены? – охотно откликнулся Кривой. – Вот окунь, вот сардинка, – со знанием дела он указывал на рыб, разложенных на камнях. – А это, – вернулся Кривой к сому, безучастно дожидавшемуся свой участи, – совсем не то. Можно его назвать в самом крайнем случае «другая рыба».

– Вот как… – сказал Иисус. – Не проще ли обозначить его по имени – сом?

– Нет-нет-нет! – закричал Кривой и, бросив плетеную корзинку наземь, поспешно заткнул уши пальцами. – Кто тебя тянет за язык! Сразу видно, что ты спустился с гор, а не живешь у воды!

– Я утверждаю очевидное, – пожал плечами Иисус. – А ты, как говорят варвары, наводишь тень на плетень и морочишь голову честным людям.

– Ничего я не морочу! – возразил Кривой и приступил к разъяснениям: – Рыбу, без пробелов обтянутую чешуей от головы до хвоста, можно есть в свое удовольствие в любое время и в любом виде. А это, – повел он головою в сторону злосчастного сома, лежащего на камне особняком от своих собратьев по несчастью, как гой за забором еврейского кладбища, – вообще не покрыто чешуей, ни одной чешуйки там нет – оно все голое. И его нельзя есть, вот в чем дело.

– Зачем тогда прицениваешься? – строго спросил Иисус.

– Так ведь эта рыба вполовину дешевле окуня, а то и в три раза, – сказал Кривой.

– Значит, ты, – продолжал расспрашивать Иисус, – собираешься показывать ее тибериадцам и взимать с них деньги за погляд? Или хочешь с выгодой продать римлянам, которым, в отличие от нас, все равно, голая она или покрыта чешуей, как легионер?

– Не то и не то, – теребя сома веточкой, ответил Кривой. – Можно купить его по дешевке и съесть – но только не называть по имени! «Другая рыба» – а какая другая? Или «это» – что еще за «это»?

– Мошенничество! – определил Иисус намерения Кривого. – Грех!

– Ничего подобного, – отвел обвинения Кривой. – Голодные утолят голод, даже не подозревая, чем они набивают кишки, и благословят меня. А я один буду знать, что «это» – сом (слово «сом» Кривой произнес шепотом), и к нему даже не притронусь.

Спор с жестоковыйным мошенником огорчил Иисуса. Он взглянул на озеро: третий челн уже загрузился добычей и теперь скользил к берегу Микдала следом за первыми двумя. За веслами третьего челна сидел чернобородый рыбак, коренастый и крепкий как камень.

– Голодные тут ни при чем, – сказал Иисус, с неохотою отводя взгляд от чернобородого. – Сома нельзя есть не потому, что он голый, а потому, что это запрещено. Вся жизнь состоит из запретов и разрешений, и если их смешать в кучу, то в мире воцарится хаос и тоу-вавоу. Окуня есть можно, а сома – нет, нельзя. Обходя запрет, ты нарушаешь общий порядок вещей и подталкиваешь мир к хаосу.

– Кто, я? – улыбаясь недоверчиво, переспросил Кривой. – Да кто я такой, чтоб подталкивать? Царь, что ли? У меня даже второй пары сандалий нет.

– А зачем она тебе, – вдруг улыбнулся и сын Иосифа, – если та, которая на ногах, вполне еще годится для ходьбы? А царю – зачем? Разве у царя четыре ноги, как у зверя лесного?