Туарег - [71]

– Думаю, вы правы, выдвигая свое требование, и справедливо, чтобы эта женщина вернула сумку или выплатила деньги из своих средств… Но поскольку выясняется, что соглашение, которое вы заключили, требует, чтобы при передаче сумки присутствовали все трое компаньонов, считаю, что будет справедливо, если вы постараетесь найти третьего, приведете его ко мне, и тогда я сам позабочусь о том, чтобы соглашение было выполнено…

Вот так восторжествовали справедливость и разум, благодаря находчивости этого умного судьи.

Да будет угодно Аллаху, чтобы так было всегда. Хвала Ему…

Девушка тронула струну скрипки, словно ставя заключительную точку в своем повествовании, а затем, не сводя взгляда с Гаселя, добавила:

– Ты, похоже, пожаловал к нам издалека, почему бы тебе не рассказать нам какую-нибудь историю?

Гасель обвел взглядом группу: два десятка юношей и девушек, сгрудившихся вокруг костра, где на углях медленно жарились два огромных барана, от которых шел сладкий и глубокий аромат, и спросил:

– Что за историю вы хотите услышать?

– Твою… – выпалила девушка. – Почему ты оказался так далеко от дома? Почему платишь за то, что покупаешь, старинными золотыми монетами? Что за тайну ты скрываешь? Несмотря на твое покрывало, твои глаза говорят о том, что ты держишь что-то в глубокой тайне.

– Это твои глаза хотят увидеть тайну там, где нет ничего, кроме усталости, – заверил он. – Я проделал долгое путешествие. Возможно, самое долгое из всех, которое кто-то когда-либо проделал в этом мире… Я пересек «пустую землю» Тикдабру.

Последний из прибывших на праздник – крепкий юноша с обритым черепом, слегка косящими глазами и глубоким шрамом, спускающимся от щеки к горлу, – вдруг спросил взволнованным голосом:

– А ты, случайно, не Гасель Сайях, имохар Кель-Тальгимуса, семья которого стояла лагерем в гвельте гор Хуэйлы?

Гасель почувствовал, как у него упало сердце.

– Да. Это я.

– У меня для тебя плохие вести… – с сожалением сказал парень. – Я приехал с севера… От одного племени к другому, из хаймы в хайму прошел слух: солдаты увели твою жену и твоих сыновей… Всех твоих домашних. Спасся только старый слуга-негр, и вот что он сказал: тебя поджидают, чтобы убить, в гвельте Хуэйлы…

Гаселю пришлось сделать над собой усилие, чтобы зажать всхлип в глубине горла, и он приказал себе – еще строже, чем в самой середине «пустой земли», – сдержать эмоции.

– Куда их увели? – спросил наконец он, когда справился с голосом и тот зазвучал спокойно.

– Никто этого не знает. Может, в Эль-Акаб… Может, еще дальше на север – в столицу… Они хотят обменять их на Абдуля эль-Кебира…

Туарег встал и медленно направился к барханам, провожаемый взглядами всех присутствующих и уважительным молчанием, поскольку праздничное веселье развеялось, как по волшебству, и никто словно не замечал, что один из баранов начал подгорать. Дыхание несчастья как будто родилось из пламени костра и гасило свет воодушевления во взглядах и жажду развлечения в телах.

В темноте Гасель упал на бархан и зарылся лицом в песок, стараясь не дать рыданиям вырваться на свободу, впиваясь до крови ногтями в ладонь.

Он уже не был богатым человеком, возвращающимся после долгого приключения к мирному очагу. Он даже не был героем, который вырвал Абдуля эль-Кебира из лап его врагов и пересек с ним ад «пустой земли», благодаря чему тот оказался в безопасности по другую сторону границы. Сейчас он был всего лишь бедным глупцом, потерявшим все, что у него в этом мире было, из-за своего дурацкого упрямства – желания соблюсти устаревшие обычаи, которые ничего ни для кого не значили.

Лейла!..

Дрожь пробежала по его спине, словно струя холодной воды, стоило только представить ее в руках этих мужчин в грязной форме, тяжелой амуниции и грубых вонючих ботинках. Он вспомнил их лица, когда они целились в него у входа в хайму, их запущенный лагерь, а также деспотизм, с которым они обращались с бедуинами в Эль-Акабе, и, несмотря на все его старания, хриплый стон все же сорвался с губ, вынудив его впиться зубами в тыльную сторону ладони.

– Не надо… Не сдерживайся. Самый сильный из мужчин имеет право плакать в такой момент.

Он поднял голову. Красавица с тоненькими косичками села рядом и протянула руку, чтобы провести по его лицу, как могла бы сделать мать по отношению к испуганному ребенку.

– Уже прошло, – сказал он.

Она покачала головой:

– Не пытайся меня обмануть. Не прошло… Такие вещи не проходят. Они остаются глубоко внутри, как застрявшая пуля. Мне это известно, потому что мой муж умер два года назад, а мои руки все еще ищут его по ночам.

– Она не умерла. Никто не может осмелиться причинить ей вред… – сказал он, словно пытаясь убедить себя самого. – Она почти ребенок… Бог не позволит, чтобы ей что-то сделали.

– Нет другого Бога, кроме того, существование которого отвечает нашему желанию, – сказала она сурово. – Можешь полагаться на него, если хочешь. Это никогда не повредит. Но раз ты оказался способен одолеть «пустую землю» Тикдабру, значит, сможешь вызволить и свою семью… Я уверена.

– Как же я смогу это сделать? – сказал он упавшим голосом. – Ты же слышала: они хотят Абдуля эль-Кебира, а его уже нет со мной.