Туарег - [67]

На этот раз уже не грифы, а вопли гиен и шакалов, сцепившихся за мертвечину, разбудили его ближе к рассвету, и в течение долгого времени туарег слушал их грызню, хруст костей под давлением сильных челюстей и звук разрываемого на части мяса.

Гасель ненавидел гиен. Он терпеть не мог грифов и шакалов, но к гиенам испытывал просто непреодолимое отвращение с тех пор, как, будучи подростком, почти ребенком, обнаружил, что они загрызли новорожденного козленка вместе с его матерью. Это были отталкивающие и омерзительные твари: несуразные, трусливые, грязные и жестокие, – которые, собравшись в достаточном количестве, были способны напасть даже на безоружного человека. Он часто задавался вопросом, почему Аллах поселил их на земле, но так и не смог найти на него ответ.

Гасель подошел к Абдулю: тот крепко спал, его дыхание уже стало ровным. Он вновь напоил его и стал ждать наступления дня, размышляя о том, что он, Гасель Сайях, войдет в историю пустыни как первый человек, одолевший «пустую землю» Тикдабру.

Возможно, однажды станет известно и то, что именно он нашел Большой караван.

Большой караван! Чтобы выбраться, проводникам надо было всего лишь слегка повернуть на юг, однако это не было угодно Аллаху. Никому, кроме него, неведомо, за какие страшные грехи он уготовил этим людям столь ужасную участь. Кому жизнь, а кому смерть, решает Аллах. Остается только смиренно принять его волю и возблагодарить за то, что он явил ему свою благосклонность, позволив спастись и спасти гостя.

Инша Аллах!

Теперь, надо думать, он находился в другой стране, вне опасности, однако солдаты как были, так и остались его врагами, и что-то непохоже, чтобы преследование было закончено.

И не было никакой возможности ускользнуть. Последнего верблюда догладывали звери-падальщики, а что до Абдуля эль-Кебира, то должно было пройти немало времени, прежде чем он смог бы подняться на ноги. Только эта груда бездушного металла могла отвезти их дальше от опасности, и Гасель испытал глубокую ярость от собственного бессилия и невежества.

Простые солдаты, самый грязный бедуин и даже негр акли, отпущенный на свободу и несколько месяцев покрутившийся возле французов, запросто привели бы в движение машину гораздо больше этой – тяжелый грузовик с цементом, а он, Гасель Сайях, имохар, славящийся умом, смелостью и ловкостью, столкнувшись со сложностью непонятной хитроумной машины, был бессилен.

Предметы всегда были его врагами, он питал к ним неприязнь. Его кочевое существование сократило их до какой-нибудь пары дюжин самых необходимых, но даже в этом случае он инстинктивно их отвергал. Ему, свободному человеку и одинокому охотнику, было достаточно оружия, гербы с водой и сбруи для верблюда. В те дни, что он провел в Эль-Акабе в ожидании подходящего момента, чтобы захватить в плен губернатора бен-Куфра, Гасель неожиданно столкнулся с явлением, которое привело его в замешательство. Настоящие туареги, некогда столь же неприхотливые, как и он, похоже, пристрастились к вещам – тем предметам, о которых раньше они и знать не знали, а теперь они стали столь же необходимы, как вода или воздух.

И автомобиль, дающий возможность разъезжать повсюду без видимой надобности, превратился, как он мог заметить, в самую настоятельную из таких потребностей. Юным кочевникам, в отличие от их родителей, уже не приносило удовлетворения долгое – по нескольку дней и недель – путешествие по пустыне: без спешки и нетерпения, с сознанием того, что пункт назначения находится в конце пути и пребудет там веки вечные, как бы медленно ты ни передвигался.

И вот теперь, по странной иронии судьбы, он, Гасель, столь ненавидевший и презиравший предметы и испытывавший такое отвращение к любым механическим средствам передвижения, лежит здесь, возле одного из них, от которого зависит его жизнь и жизнь его гостя, и проклинает себя самого за невежество и неспособность пинками заставить его бежать по равнине к свободе, до которой рукой подать.

Рассвело. Он разогнал гиен и шакалов, однако грифы продолжали слетаться дюжинами, заполоняя небо кружением смерти, раздирая крепкими клювами тела двух человек и одного животного, которые всего лишь за сутки до этого были еще полны жизни, и криками возвещая миру о том, что здесь, на краю хамады, на самой границе «пустой земли» Тикдабры, человек вновь явился виновником трагедии.

– На этой самой койке, на которой ты сидишь, и примерно в это же время, когда все спали, твой муж перерезал горло моему капитану и тем самым еще больше усложнил себе жизнь.

Лейла инстинктивно порывалась было встать, однако сержант Малик эль-Хайдери с силой надавил ей на плечо, принуждая оставаться на месте.

– Я не давал тебе разрешения двигаться, – заметил он. – И тебе следует свыкнуться с мыслью о том, что в Адорасе до тех пор, пока не пришлют нового офицера, ты не можешь совершать никаких движений без моего разрешения.

Он пересек комнату, уселся в старое кресло-качалку, в котором покойный Калеб эль-Фаси просиживал часами, читая и раскачиваясь, и медленно оттолкнулся от пола, не сводя с девушки взгляда.

– Ты очень красивая, – сказал он, и в его голосе прозвучала хрипотца. – Самая красивая туарегская женщина, какую я когда-либо видел… Сколько же тебе лет?