Туарег - [27]

В конце он потратил больше часа на изучение берега, чтобы найти подходящее место и попытаться спуститься с наименьшим риском.

Когда он уверился в правильности своего выбора, то заставил мехари встать на колени, положил перед ним три горсти ячменя, натянул свой навес и тут же уснул.

Спустя четыре часа, в тот момент, когда солнце нерешительно начало опускаться, он открыл глаза, словно рядом с ним неожиданно прозвенел будильник.

Через минуту, стоя – и балансируя – на верблюде, туарег оглядел пустыню, которая осталась позади. Он не разглядел в воздухе никакого столба пыли, но ему было известно, что тяжелый гравий эрга не поднимается, когда машинам приходится продвигаться вперед на самой малой скорости из-за бесчисленных камней.

Он терпеливо выжидал, и его терпеливость принесла свои плоды: далеко-далеко блеснул металлический предмет, отражая солнечный луч. Мужчина прикинул расстояние: им понадобится по меньшей мере часов шесть, чтобы достигнуть точки, в которой он находился.

Он спрыгнул на землю, взял верблюда за недоуздок и, несмотря на его громкие протесты, подвел к краю откоса. Они начали спускаться с предельной осторожностью, шаг за шагом, стараясь не поскользнуться и не свалиться вниз, рискуя сломать себе шею, а также не оставить без внимания ни одного камня, ни одного валуна, поскольку, по его предположениям, здесь, на краю солончака, под ними гнездились тысячи скорпионов.

Завершив спуск, странник удовлетворенно вздохнул, остановился и внимательно изучил соляную корку, которая начиналась в четырех метрах. Прошел вперед и попробовал ее ногой. Она казалась твердой и прочной, и он высвободил недоуздок на всю длину, намотав конец на запястье, понимая, что, если он провалится, мехари волоком оттащит его от опасного места.

Он почувствовал на щиколотке укус первого москита. Солнце начало убавлять свою силу, и вскоре эти места превратятся в ад.

Мужчина двинулся дальше, и ему показалось, что он слышит стенания корки под подошвами ног. Кое-где она заколыхалась, но не проломилась.

Мехари покорно следовал за ним, но через четыре метра инстинкт, вероятно, предупредил животное об опасности. Верблюд в нерешительности остановился и недовольно проревел, хотя его крик можно было считать протестом при виде бесконечного соляного пространства, в котором не было видно ни одного кустика травы.

– Идем же, глупый! – проговорил он. – Не останавливайся!

В ответ раздался новый рев, однако резкий рывок и пара звучных крепких словечек заставили его решиться. Он прошел десять метров и как будто бы почувствовал себя спокойнее по мере того, как соленая корка становилась все тверже, пока не превратилась в крепкое и надежное покрытие.

Затем они потихоньку двинулись дальше, в направлении исчезающего солнца. С наступлением ночи туарег взобрался на мехари и позволил тому продолжить путь, зная, что животное не свернет с дороги, пока он будет погружен в долгий сон, свернувшись калачиком здесь, на высоком сиденье седла, раскачиваясь словно на морских волнах. Ехать верхом на верблюде было так надежно и приятно, словно он находился под крышей своей хаймы, рядом с Лейлой.

Это была самая тихая ночь. Не ревел ветер, бархатистые ноги дромадера, ступавшие по соли, не производили ни малейшего шума, а там, в центре необъятной себхи не было ни гиен, ни шакалов, которые бы выли, предъявляя свои права на добычу. Взошла луна – полная, яркая и чистая, – извлекая серебристое сияние из зеркала равнины, лишенной малейшей неровности. Силуэт мехари и его всадника являл собой ирреальное и фантасмагорическое видение, живое воплощение абсолютного одиночества. Возможно, ни одно человеческое существо никогда не было столь одиноким, как этот туарег на этом солончаке.

– Вот он!

Лейтенант Разман протянул бинокль сержанту Ажамуку. Тот навел его в указанном направлении, отрегулировал и действительно разглядел всадника, который медленно двигался под палящим утренним солнцем.

– Да, – подтвердил он. – Это он, но у меня такое впечатление, что он нас заметил. Туарег остановился и смотрит в нашу сторону.

Лейтенант Разман снова взял бинокль и навел в ту точку, где сквозь марево, поднимавшееся над белой поверхностью, Гасель Сайях тоже смотрел туда, где они находились: на край себхи. Ему казалось, что соколиный взор туарега, привыкшего к большим расстояниям, был равносилен зрению обычного человека, вооруженного биноклем.

Они смотрели друг на друга, хотя на самом деле расстояние позволяло разглядеть только расплывчатый силуэт верблюда и всадника, которые словно колыхались в мареве. Ему хотелось бы знать, о чем тот сейчас думает, обнаружив, что оказался в центре соляной ловушки, из которой невозможно выбраться.

– Это оказалось легче, чем я думал… – сказал он.

– Мы его еще не схватили… – заметил Ажамук.

Лейтенант повернулся к нему:

– Что ты хочешь сказать?

– То, что сказал, – невозмутимо ответил сержант. – Наши машины не могут съехать на солончак. Даже если бы мы встретили подходящий спуск, то провалились бы в соль. А пешком нам их никогда не догнать.

Лейтенант Разман понял, что тот прав, протянул руку и взял радиомикрофон.