Туарег - [14]

Когда суд колебался, поставить ли преступника к стенке, приговорить к пожизненному заключению или же заменить ему наказание пятнадцатью годами принудительной службы в Адорасе, он прекрасно осознавал, что делает, даже если сам осужденный считал, что такой заменой ему хотели оказать услугу.

Для капитана Калеба эль-Фаси, начальника гарнизона и представителя высшей власти в обширной области, равной по величине половине Италии, но с населением от силы человек восемьсот, семилетнее пребывание в Адорасе служило наказанием за убийство одного юного лейтенанта, который угрожал разоблачить непорядки в полковой бухгалтерии на предыдущем месте службы капитана. Капитана приговорили к смерти, и его дядя, прославленный генерал Обейд эль-Фаси, герой борьбы за независимость, добился, благодаря тому что во время войны за освобождение племянник был одним из его адъютантов и доверенным лицом, чтобы ему позволили реабилитироваться, командуя отрядом, в который нельзя было направить другого кадрового офицера, не оказавшегося в подобном положении.

Три года назад, основываясь только на личных делах, имевшихся в его распоряжении, капитан Калеб пришел к заключению, что личный состав его полка – это в сумме более двух десятков убийств, пятнадцать изнасилований, шестьдесят вооруженных грабежей и бессчетное количество краж, афер, дезертирств и более мелких преступлений. Поэтому, чтобы управлять таким «войском», ему пришлось призвать на помощь весь свой опыт, хитрость и способность к подавлению. Внушаемое им уважение уступало разве только уважению, которое вызывал к себе человек, бывший его правой рукой, – старший сержант Малик эль-Хайдери. Это был худощавый, малорослый субъект, хилый и болезненный с виду, но настолько жестокий, хитрый и смелый, что сумел подчинить себе весь этот сброд, пережив пять покушений и два поединка на ножах.

Малик, как правило, и был «естественной смертью» в Адорасе, а двое из самоубийц разнесли себе мозги, чтобы больше его не видеть.

И вот сейчас, сидя на вершине самого высокого бархана, господствовавшего над оазисом с восточной стороны, – это был старый гурде больше ста метров высотой, позолоченный временем и до такой степени затвердевший в самой своей сердцевине, что песок превратился в камень, – сержант Малик без особого интереса следил за тем, как его люди перекапывали песок молодых барханов, угрожавших засыпать самый дальний колодец, пока не навел бинокль на одинокого всадника, появившегося верхом на белом мехари и не спеша прокладывавшего себе путь в направлении поста. Он спросил себя, что понадобилось туарегу в этой глуши. Вот уже шесть месяцев, как они перестали наведываться к колодцам в Адорасе во избежание любых контактов с его обитателями. Караваны бедуинов заворачивали сюда все реже, запасались водой, устраивали себе двухдневную передышку в самой удаленной части оазиса, стараясь спрятать женщин и не иметь никакого дела с солдатами, и вновь пускались в путь, облегченно переведя дыхание, если обошлось без осложнений. Но туареги – нет. Они, когда наведывались к колодцам, держались независимо, гордо, с вызовом и позволяли своим женщинам расхаживать с открытым лицом и голыми руками и ногами: им было плевать на то, что здешние мужчины годами не имели близости с женщиной и моментально хватались за винтовки и наточенные кинжалы.

Поэтому, когда в одной стычке погибли двое туарегов и трое солдат, «Дети Ветра» начали обходить сторожевой пост стороной. Однако сейчас одинокий всадник явно направлялся к нему. Он проехал по последнему гребню, вырисовываясь на фоне темнеющего неба в развевающихся на ветру одеждах, а затем углубился в пальмовую рощу и остановился около северного колодца, в сотне метров от первых бараков.

Сержант не спеша скатился с дюны, пересек лагерь и подошел к туарегу, который поил своего верблюда, способного выпить за раз сотню литров воды.

– Аселам алейкум!

– Метулем, метулем, – ответил Гасель.

– Хороший у тебя верблюд. И никак не напьется.

– Мы прибыли издалека.

– Откуда?

– С севера.

Сержанта Малика эль-Хайдери страшно раздражало туарегское покрывало, потому что он считал себя знатоком человеческой натуры и мог определить по выражению лица, когда люди говорили правду, а когда врали. Однако с туарегами такой возможности не существовало, поскольку они оставляли на виду только щель для глаз, которую нарочно прикрывали на время разговора. Голос тоже звучал искаженно, а потому оставалось только принять ответ как есть, тем более что он действительно видел, как всадник приехал с севера. Не было причин подозревать Гаселя в том, что он не поленился сделать огромный крюк и устроить так, чтобы видели, как он появляется со стороны, противоположной той, с которой на самом деле прибыл.

– Куда направляешься?

– На юг.

Туарег уже оставил верблюда, который стоял, широко раздвинув ноги, с переполненным водой брюхом, удовлетворенный и раздувшийся, и начал собирать ветки и разводить небольшой костер.

– Ты можешь поесть с солдатами, – заметил сержант.

Гасель развернул кусок ткани и показал половину антилопы, все еще сочную и покрытую запекшейся кровью.