ТУ-104 и другие - [11]

Фаридкино лицо снова показалось над водой. Я схватила ее за волосы, и мы вместе ушли вниз: ледяные руки Фаридки намертво вцепились в мои плечи.

Я очнулась от какого-то пения. Высоченная сосна намыливала пушистым облаком синее небо. Тонкая стрекоза зависла надо мной. Пение оказалось Майкиным плачем. Я увидела чье-то мужское лицо. Сразу же запомнились аккуратно подбритые усики.

— Добрый день, спящая красавица.

Меня стошнило.

— А Фаридка?! — Я приподнялась.

Фаридка в голубом купальнике сидела, прислонившись к сосне, и красила губы. Снова закружилась голова. Парень с усиками болтал без умолку.

— Есть все шансы стать обладателем медали «За спасение на водах». Один мой знакомый милиционер однажды составил акт так: «Утонутие произошло по причине недоплытия». Давайте знакомиться: Кирилл...

— Майка...

— Весьма приятно.

— Фарида.

— Очень приятно. А вас как же, спасительница?

Мне говорить не хотелось. И Майка, все еще всхлипывая, сказала:

— Ее звали... Рита.

Гулкий хохот.

— Почему же в прошедшем времени?

Мне тоже стало смешно. Я села. К берегу подплывала опрокинутая лодка. Когда она ткнулась носом в кусты, из-за нее показался еще один парень.

Так состоялось наше знакомство с Кириллом и Аркадием.

Вечером мы ходили на танцы. Кирилл — он отдыхал в «Синем озере», — усиленно ухаживал за Майкой. О себе он сказал, что «трудится химиком в одном из не очень закрытых почтовых ящиков». Аркадий танцевал с Фаридкой. Этот парень мне понравился больше, чем Кирилл: военный летчик.

После танцев парни пошли нас провожать. Длинный, немного горбящийся от своего высокого роста Кирилл по пути забежал в корпус и вернулся с гитарой. В палатке он пел приятным, бернесовским голосом незнакомые песни.

Майка смотрела на него завороженно. Аркадий, подтянутый, стройный, легко улыбался, глядя на Фаридку.

Одна песня еще долго-долго жила во мне. Девчонки ушли с парнями, а она тихо звенела в ушах. Я не могла уснуть. Вышла из палатки.

...В нашу гавань заходили корабли...

Уютна и прекрасна наша гавань...

Аэродром лежал в рассветном тумане, пропахший сонной травой, сладкой горечью отработанного керосина, и самолеты стояли на линейках матовыми рыбами.

Последние огни выцветали на рулежных дорожках. Бесшумно кружились зеленые крылья локатора. Хотелось жить на этой тихой земле и, покидая ее, обязательно возвращаться.

Я чувствую, Алевтина не верит мне, и начинаю злиться. Ну как ей объяснить, что Фаридка на самом деле не может быть сегодня в резерве? Из-за переживаний и горя справок не дают.

— То есть как она не смогла прийти в резерв? — тянет Алевтина. — Заболела она или что?

— Понимаете, Алевтина Андреевна... У Фариды очень большое несчастье... Она просила освободить ее от резерва...

Под стеклами очков озадаченно мигают выцветшие глаза, морщинки одна за другой торопливо сбегаются к высохшему переносью.

— Не нравится мне все это. Загадками говорите, Соболь. Наша служба не любит неопределенности. Вы уж постарайтесь объяснить все по-человечески. Что за причина неявки Абдрашитовой на работу?

Утром Фаридка еще затемно собралась куда-то. Хлопнула дверью, потом вернулась и сказала Майке:

— Я в резерв не пойду.

— И потом, Соболь, вашу «тройку» только что разбирали у командира. Надеюсь, помните? А тут снова фокусы... Так в чем же дело?

Заливисто рвет тишину телефон. Я приподнимаю и опускаю трубку. Алевтина резким движением снимает очки.

— Так делать нельзя! Когда звонят на службу, необходимо четко и правильно отвечать. Аэрофлот — организация...

Я тереблю настольный календарь. С листка на меня уставилась точеная типографская единица. Сегодня же первое марта... Первый день весны...

— Значит, вы не можете мне ответить на вопрос? Так. А я не могу освободить Абдрашитову от резерва. Безобразие какое-то! Вот скоро восьмое. Праздник. Полслужбы «заболеет». Некому летать станет. Идите, Соболь. И чтобы Абдрашитова была в резерве.

— Она не может. — Я в упор смотрю на Алевтину. — Она... Если бы вы когда-нибудь кого-нибудь любили, то поняли бы... Фарида потеряла человека... Вы...

Алевтина медленно поворачивается и идет к окну. Форменная куртка сморщилась на ее спине. Аккуратная штопка пересекает чулок.

— Идите... Абдрашитову заменит Пушкина...

Майка ждет меня у крыльца службы. В руке она держит снежок.

— Ну что?

— Пошли. Все в порядке.

Я рассказываю Майке о своем разговоре с Алевтиной.

Майка долго молчит, потом говорит:

— А может, Алевтина Андреевна и не такая уж совсем? Она ведь старенькая... Мне ее жалко.

— Ты всех, Майка, жалеешь. Ты еще ребенок.

— Нет, Ритуся, я не ребенок.

Я смотрю на Майку. Она ниже меня ростом, снежинки запутались в ее желтых кудряшках, выбившихся из-под шапки.

— Почему ты на меня так смотришь?

— Просто, Майка...

Майка качает головой и говорит серьезно-серьезно:

— Все мы смотрим друг на друга просто. Оттого все и получается...

— Что с тобой, Майка? Философствуешь...

— Ничего. Обидно только... Живем все вместе, а друг о друге не знаем... Ты подожди, Рита, а то я заплачу...

Майка бросает снежок. Он мягко разбивается об асфальт.

— Ты не будешь смеяться, Рита?

— Над чем?

— Ну вот, если я расскажу тебе... Вчера после командира я ходила по городу. Одна. Думала, думала... Потом с Кириллом встречалась...