Трясина [Перевод с белорусского] - [48]

Ему стало немного легче на душе, когда пришли к нему Кондрат Бирка и Сымон Бруй.

— Ну как здоровье, Василь? — спросили гости, пожимая Василю руку.

Но в их голосе не было обычной живости. Разговор сначала не клеился, и только тогда, когда хозяин поставил на стол бутылку самогона, гости оживились.

— А все-таки непонятно, куда же девался Савка, — сказал Бирка.

— Черт его знает! — отозвался Василь, пожимая плечами.

— А не думаете ли вы, что он примазался к партизанам? — допытывался Бирка.

— От Савки можно всего ждать, — заметил Бруй. — Где ему больше дадут, туда он и пойдет.

— Жаль только, что мы об этом раньше не подумали, — укоризненно сказал Василь, — и знаете, интереснее всего, почему он не хотел признаться, что виделся с партизанами и говорил с ними.

— Так это понятно, — сказал Бруй, — раз он стал с ними заодно, так и не хотел их выдавать, А может, испугался.

— И так могло быть, — согласился Василь, — но дело обстоит, видимо, иначе. Как же случилось, что все посланные туда не вернулись? Значит, партизаны знали, что приедут легионеры, и подготовились к встрече… Вот это мне объясните.

Бруй и Бирка молчали.

— Черт его знает, как все это случилось, — наконец сказал Бруй, разводя руками.

— Темное дело, — продолжал Василь. — Допустим, что Савка выдал наши планы. Они могли, поскольку у них была сила, сказать Савке: «Возвратись и приведи их сюда». Но почему же тогда Савка ничего нам не сказал?

— Значит, ты думаешь, что Савка не рассказал партизанам о нашем сговоре? — спросил Бирка.

— Трудно сказать. Но ход дела показывает, что он об этом не говорил.

Бруй вздохнул и потом сказал упавшим голосом:

— Для меня теперь ясно одно: не Савка, а кто-то другой рассказал Талашу об этом деле.

Эти слова точно громом поразили Василя. Лицо его потемнело. Он вспомнил Авгиню, вспомнил вечер, когда она выходила из хаты деда Талаша. Перед глазами Бирки также промелькнул образ Авгини, и с поразительной ясностью припомнилось ему, как он сказал ей: «Воевать я не пойду, мы за себя вояку поставим».

Василь угрюмо молчал. А Бирка не осмеливался высказать страшную догадку.

31

На оккупированной территории Полесья легионеры проводили мобилизацию, отправляя в глубокий тыл белорусскую молодежь. Этой мерой оккупанты думали ограничить широкий размах партизанского движения. Но подавляющее большинство белорусов, подлежавших мобилизации, вместо того чтобы явиться на сборные пункты, сразу ушли в леса, а те, которых удалось взять силой, целыми группами убегали из казарм при каждом удобном случае. Их порой ловили, жестоко наказывали, но эти меры не остановили потока дезертиров. Весенняя пора, тепло и обилие лесов благоприятствовали людям, не желавшим стать пособниками врагов. В лесах становилось все больше людей, на которых пала немилость панов и легионеров. Эти леса стали их школой борьбы за свободу и независимость. Здесь же проводили большую работу большевики-подпольщики, организуя и направляя людей, разъясняя им цели борьбы. Росла и множилась партизанская армия, затрудняя каждый шаг ненавистных врагов.

На песчаном холме близ опушки леса, где молодые сосны разбрелись, как овцы на лугу, было тихо и уютно. С одной стороны простиралось широкое поле, окаймленное бором, с другой — стоял смешанный лес, густой и сумрачный. И поле и лес, в свою очередь, окружены топкими болотами. Этот холм был превосходным наблюдательным пунктом: стоишь на нем, из-за деревьев никто тебя не видит, а сам видишь и поле, и дорогу, пересекающую его, и все подступы.

Вот почему дед Талаш и выбрал это место для временного пребывания. Но дед был не один здесь: с ним его неразлучный друг и товарищ Мартын Рыль. Сюда также должны были прибыть Цимох Будзик, Микита Самок и Кузьма Ладыга из Вепров. Может быть, здесь даже придется устроить широкий сход — надо обсудить очень важные вопросы… Приходили также отовсюду свои люди с разными предложениями и новостями.

И по виду дед Талаш стал совсем военным человеком. На голове красноармейская шапка. Вместо заношенного полушубка костюм военного покроя. И обут не в лапти, а в добротные сапоги. Брюки суконные с лампасами, как у заправского генерала. Такое обмундирование шло деду и партизанам очень нравилось.

Мартын Рыль, опершись на локоть, лежал на пригретой солнцем траве. Мысли его блуждали где-то далеко.

— И когда же мы наконец снова возьмемся за работу? Самое теперь время сеять, — сказал он деду.

— Будем живы, поработаем еще на земле, голубь. Еще как! А теперь пусть женщины и те, кто дома остался, потрудятся. Наше дело нынче — воевать.

— Теперь и разгона куда больше, — оживленно заговорил Максим, — весной нам и сам черт не брат. Знай только, когда из лесу показаться… А легионеры прут, подлецы.

— Погоди немного, голубь, они скоро на рожон полезут, — многозначительно произнес дед Талаш.

Мартыну было еще неясно, на что намекал дед. Может быть, он имел в виду большие операции партизан? Так оно и было, но не только это воодушевляло деда. Он до последнего времени не терял связи с Красной Армией и знал, что вскоре легионеры на своей спине почувствуют ее могучие удары.

— А там кто-то вышел из леса, — сказал Мартын, подняв выше голову и показав на дорогу, пересекавшую поле.