Труп из Первой столицы - [7]
Морской схватился руками за виски и неожиданно для самого себя расхохотался.
— Не знаю, как Украина, а я эту ночь точно никогда не забуду! — провозгласил он и, послав к чертям сомнения, кинулся в манящие объятия.
2
Глубокой ночью в дверь первой квартиры двухэтажного коттеджа по адресу переулок Решетниковский, 3 резко и уверенно позвонили. С глухим рычанием Коля вскочил с постели и выглянул в окно. Не видно было ни зги.
— Что такое «зга»? — автоматически спросил он у поднявшейся было Светы. Жена улыбнулась, покрутила пальцем у виска, перевернулась на другой бок и сладко засопела. Еще бы! Вечер вчера был бесконечный! Пока Света рассказывала матери о поездке (и о слете библиотекарей, и о Москве, и о тете, конечно же), пока остригала Колины кудри почти под корень, вровень с обскубаным чубом (вот и недавно законченные курсы парикмахеров пригодились!), пока все остальное (ведь целую неделю не виделись!)… В общем, уснули всего пару часов назад.
За шкафом заворочалась мать.
— Спите, я разберусь! — бросил Коля в темноту, сгреб в охапку вещи и, на ходу одеваясь, помчался на лестницу.
Все в этом доме Коле нравилось — и канализация проведена, и душ имелся, и сарай для угля во дворе. Все, кроме удаленности входной двери и отсутствия личных звонков для каждой комнаты. По выведенным гигиенистами в допотопные двадцатые года нормам в такой квартире полагалось проживать одной семье, поэтому и звонок на входной двери должен был быть один, чтобы социалистический быт не порочить перед заезжими журналистами. То есть к кому пришли — не ясно, но изволь спускайся открывать, потому что, если потом окажется, что к тебе, то соседи еще неделю ворчать будут, что им пришлось тебя вызывать и беспокоиться.
Настойчивый звонок повторился.
«Сейчас все в квартире на уши встанут!» — подумал Коля, спускаясь на кухню. Щелкнул выключателем, глянул за окно. Черный «воронок» с выключенными фарами, двое в форме у двери.
— Это ко мне! — успокоил Коля дядю Сеню, высунувшегося из-за угловой двери.
— Не открывай! — зашептал сосед, наполнив пространство острым запахом перегара. — За Михалычем тогда тоже так пришли. Тоже ночью, тоже двое. И автомобиль тот же, по-моему. Больше Михалыча никто не видел. Не открыл бы, глядишь, все бы и обошлось…
— Не распространяйте пугальщину! — рассердился Коля. — Михалыч ваш злоупотреблял служебным положением. А нам с вами бояться нечего.
Что за народ? Ведь знают же, как дело было, а верят дурацким слухам про несправедливые аресты и обыски. Коля еще два года назад, когда в эту квартиру въехал и по случаю новоселья во дворе стол накрывал, подробно с соседями о происшедшем поговорил. И все тогда сошлись во мнении, что да, все правильно, Михалыч — он хоть и высокий начальник, но жук еще тот. Воспользовался связями и незаконно заселился в коттедж, где должны были жить исключительно заводские да фабричные рабочие. Причем, весь второй этаж себе заграбастал — целых две комнаты, хотя жил один с прислугою.
Таких удивительных квартир в городе было всего 70. В середине двадцатых годов, когда пошла волна мощного строительства, но еще не было ясно, что многоэтажное общежитие и многоквартирный дом куда удобнее и полезнее для социалистического быта, харьковские инженеры отстроили для рабочих небольшие коттеджи по модному английскому образцу. В доме два подъезда, в каждом по одной квартире, занимающей сразу два этажа. Внизу кухня, удобства и небольшая уютная комнатка, вверху — комната побольше, на два окна, и еще одна махонькая, зато с балконом. 45 квадратных метров, плюс чердак, подвал, сарай, балкон и собственный палисадник под окном. Большая тогда была шумиха со сдачей этих домов и заселением. Комнаты, как и было обещано, заселили заводчанами, распределили между профсоюзами железнодорожников, «Металлистом» и химиками. Текстильщикам тоже полагалось 5 %. Но в профсоюзе текстильщиков за дело взялся настоящий аферист, мало того, что по дружкам своим жилье распродавший, так еще и себя любимого двумя комнатами наградивший невесть за какие заслуги. В начале 30-х, когда этот тип был в разработке у Игната Павловича по совсем другим делам, заодно и на незаконно нажитую жилплощадь внимание обратили. Коля со Светой и с матерью — как раз самой, что ни на есть текстильщицей, отдавшей фабрике 30 лет жизни и все здоровье, — обитали тогда на Клочковской улице в полуразрушенной столетней хибаре, которая, как Коля с соседскими мужиками ни старались, никакому ремонту уже не подлежала. Смешно вспомнить! Чтобы нужду справить, приходилось через забор сигать, потому что деревянный домик с ямами для общественных нужд был общим на четыре дома, а до калитки пока дойдешь, так всякое случиться может. Особенно сложно Коле было первые годы после операции. Схлопотал огнестрел, расследуя то самое, так приглянувшееся ОГПУ убийство, чудом выжил и долго еще передвигался с трудом. А тут — сортир на соседней улице и всегда с очередью. В общем, подсобил тогда Игнат Павлович. Принес Колиной матери ордер на заселение в одну из оставшихся от афериста Михалыча комнат. Как подарок на свадьбу сына. Все честно. Мать всю трудовую жизнь на очереди стояла и комната ей, конечно, была положена. Тем паче, сын и невестка хоть и не у станка стоят, а служащие, но оба и работают, и учатся, и по всем показателям представляют из себя ту самую ячейку общества, про которую в газетах пишут, что надо поддерживать… Во вторую комнату заселили товарища Наймана, немецкого инженера, приглашенного к харьковским заводчанам для обмена опытом еще до того, как скотину-Гитлера назначили рейхсканцлером, и отношение СССР с Германией резко разладились. Внизу же еще с «михалычевских» времен осталось жить семейство дяди Сени — жена, две дочери-школьницы и взрослый уже сын. В целом, очень даже дружные соседи.
