Труп из Первой столицы - [4]

Пытаясь сдержать улыбку, Коля скорчил самую грозную и суровую из всех своих гримас. Голос не зря показался хорошо знакомым. Нелепо размахивая ногами, будто бабочка крыльями, через баул, словно через козла в спортзале, перебирался известный театральный критик, репортер со стажем и краевед Владимир Морской.

— От ваших криков наш багаж не уменьшится, — с достоинством сообщил он проводнице и, заметив стоящих на перроне правоохранителей, приветливо помахал рукой. — Простите за беспокойство, товарищи милиционеры… Приветствую! Может, кто-то хочет угоститься «житаном»?

Брезгливо избегая соприкосновения с поручнем, он легко спрыгнул с подножки вагона и ловко протянул заграничную пачку сигарет стоящим на перроне. Ребята в ужасе шарахнулись. Распахнутый пиджак, неизменная шляпа, которую Морской носил и зимой, и летом, поток элегантных слов, галантных поклонов и неизменное хвастовство каким-нибудь интригующим заграничным атрибутом… Морской был, как всегда, в своем репертуаре.

Развернувшись к вагону, он поднялся на цыпочки и, изогнувшись буквой Г, вытянулся вперед, снова пытаясь сдвинуть с места свой баул.

— Носильщика, срочно! — сориентировался наблюдавший за происходящим чуть сбоку Николай.

Паровоз уже давал пробные гудки и выпускал клубы дыма. До прибытия на перрон руководителей республики оставались считаные минуты. Уже даже грянул оркестр.

— Благодарю! — на ходу прокричал Морской, уносясь следом за тележкой носильщика. — Вас мне послали свыше! До связи!

Несмотря на солидную разницу в возрасте (журналист был на одиннадцать лет старше), Коля и Морской приятельствовали и даже, по мнению Коли, могли считаться близкими друзьями.

* * *

Когда правительственный экспресс под торжественные звуки оркестра тронулся с места, Коля, позабыв и о Морском, и вообще обо всем на свете, радостно махал вслед и кричал «ура!» вместе со всеми. От облегчения, что все это, наконец, закончилось.

Решение о переносе столицы в Киев было принято еще зимой, и с тех пор у харьковчан не было ни одной свободной минуты. На всех протоколах, регулирующих организацию переезда, стоял гриф «секретно», однако в городе трудно было найти человека, не вовлеченного в описанные документами задачи и мероприятия. Все были при деле. Отъезжающие безостановочно грузили вещи, стараясь урвать в вагоне своего ведомства побольше места для личных целей в ущерб общественной собственности. Остающиеся спешили застолбить освободившиеся рабочие места и блага, в открытую нещадно ругаясь друг с другом и враг с врагом. ЖЭКи брали на учет жилплощадь, оставляемую отъезжающими, зорко следя, чтобы она была сдана городу, а не распихана по родственникам. Предприятия гигантскими темпами осваивали бюджет, который надо было брать сейчас, пока он еще выделялся по столичным меркам. Переводимые в Киев вузы и печатные издания добивались права оставить в Харькове свои окружные представительства. А преступный элемент — ясное дело — охотился на имущество, которое, как и положено при переездах обеспеченных граждан, аккумулировалось в одном месте, а значит, оказывалось в наиболее уязвимом положении. Лично Коле при этом доставалось вовсе не от преступников, которых взяли на себя более опытные сотрудники, а от мирного гражданского населения.

Вот, например, товарищ Елена Ивановна — старая большевичка, писательская жена и ужасная скандалистка. Собирая вещи, она обнаружила, что бóльшую их часть поела моль. И что вы думаете? Минуя участкового, отправилась прямиком в угрозыск, требуя наказать и обезвредить виновных. Кого? Варианты были разные. От застройщиков, якобы намеренно проложивших в стенах писательского дома изоляцию так, что в ней расплодились вредоносные насекомые, до знаменитого харьковского ветеринарного института, сотрудники которого «могли бы уже давно изобрести что-то полезное для борьбы с домашними вредителями, вместо того чтобы штаны за счет партии протирать». К счастью, у Коли имелись кое-какие связи в литературных кругах. Нашлись добрые люди со злыми языками, доложились супругу Елены Ивановны, тот с молененавистницей поговорил, и она в управление больше не приходила.

Или вот была история. Поступил сигнал, что из здания Всеукраинского центрального исполнительного комитета под шумок переезда изъяты три ковровые дорожки, гардины и позолоченные картинные рамы. С целью перепродажи и личной выгоды. Сигнал недвусмысленно подводил под подозрения завхоза, хотя тот давал честное большевистское, что никогда подобного имущества в глаза не видывал. «Честное слово — врать готово!» — хмыкнул тогда Игнат Павлович и поручил Коле разобраться. Причем, не столько с завхозом, сколько с пропажей, которую надлежало вернуть. Как минимум, потому что обокраденное здание товарищ Постышев собирался подарить пионерам. Должен был появиться огромный, красивый, первый в мире Дворец пионеров, и, хотя информация про эти планы держалась в тайне, все, кому положено, знали и сокрушались — как же ж это детей без положенных ковров оставили. Обыски ни к чему не привели, и, заодно, выяснилось, что донос написал сосед завхоза, претендующий на занимаемые подозреваемым две комнаты с балконом. Тогда Коля решил идти другим путем. Двое суток не спал, сражался с архивами. Благо, Света помогала, а с хорошей женой, как говорится, любое дело в радость. Да, да, именно с женой! Коля снова улыбнулся и немного покраснел. Но речь не об этом, а о будущем Дворце пионеров. Так вот, в журнале «Зодчество» за 1925 год нашлась статья об истории здания Дворянского собрания. И там черным по белому говорилось, что дорожки вынесли еще в гражданскую, рамы тогда же, видимо, не разобравшись, отправили на свалку вместе с крамольными портретами, а гардины сняли как буржуазное излишество уже в процессе перестройки здания под нужды ВУЦИК.