Он пригласил шкипера посмотреть на законченную работу.
— Видали ли вы когда-нибудь подобную развалину? — с гордостью проговорил он. — Даже мне почти страшно ходить под этими подпорками. — Ну, как вы думаете, что они сделают с нами?
— Подождём — увидим, — сказал шкипер. — Достаточно и того, что будет худо.
Он не ошибался. Приятные дни путешествия на буксире окончились слишком скоро, несмотря на усилия «Галиотиса» затруднить ход, и мистер Уардроп был уже не полный фантазии художник, а один из двадцати семи арестантов в тюрьме, кишевшей насекомыми. Военное судно привело их в ближайший порт, а не в главную квартиру колонии. Когда мистер Уардроп увидел жалкую маленькую гавань с ободранными китайскими джонками, с единственным ветхим буксирным судном и лодочной мастерской, находившейся в ведении философски настроенного малайца и заменявшей собой адмиралтейство, он вздохнул и покачал головой.
— Я хорошо сделал, — сказал он. — Это обитель разрушителей и воров. Мы на самом краю света. Как вы думаете, узнают когда-нибудь о нас в Англии?
— Что-то непохоже, — сказал шкипер.
Их вывели на берег под сильной охраной и судили по обычаям страны хотя превосходным, но несколько устаревшим. Налицо был жемчуг, были его похитители, и тут же сидел маленький, но горячий губернатор. Он посоветовался с кем-то, и затем все пошло чрезвычайно быстро, потому что ему не хотелось держать на берегу голодный экипаж, а военное судно поднялось вверх по течению. Взмахом руки — росчерка пера не потребовалось — он приговорил виновных к отправлению в «блакгангтану» — чёрную страну, — и рука закона удалила их с его глаз и от всяких сношений с белыми людьми. Их направили под пальмы, и чёрная страна поглотила весь экипаж «Галиотиса».
Глубокий мир продолжал царить в Европе, Азии, Африке, Америке, Австралии и Полинезии.
Все произошло от того, что открыли огонь. Им следовало бы помолчать, но когда несколько тысяч иностранцев становятся вне себя от радости, что судно под британским флагом было обстреляно в открытом море, эта новость быстро распространяется, а когда оказалось, что экипаж, похитивший жемчуг, не был допущен к своему консулу (консула не было на расстоянии нескольких миль от этого уединённого порта), то даже самая дружественная держава имела право задать вопросы. Великое сердце британского народа сильно билось от волнения при известиях об успехах известной лошади на скачках и не могло уделить ни одного удара на приключения в далёких странах, но где-то глубоко в корпусе государственного корабля есть какой-то механизм, более или менее пристально внимающий иностранным делам. Этот механизм пришёл в движение, и никто так не поразился и не удивился этому так глубоко, как держава, захватившая «Галиотис». Держава эта объяснила, что контроль над колониальными губернаторами и находящимися вдали военными судами дело чрезвычайно трудное, и обещала примерно наказать и губернатора, и военное судно. Что касается экипажа «Галиотиса», который, по полученным донесениям, принуждён был поступить на военную службу в тропических странах, то держава освободит его как можно скорее и принесёт извинения, если это будет признано необходимым. Извинений не потребовалось. Когда одна нация извиняется перед другой, миллионы любителей, не имеющих ни малейшего отношения к делу, вмешиваются в распрю и только мешают. Было предъявлено требование отыскать экипаж, если он ещё жив — восемь месяцев о нем не было ни слуху ни духу, — и дано обещание, что все будет забыто.
Маленький губернатор маленького порта был доволен собой. Двадцать семь белых людей составляли очень значительную силу, которую можно было бросить на войну без начала и конца — войну в джунглях, среди огороженных частоколом селений, вспыхивавшую и затухавшую в течение многих сырых, жарких лет в горах за сто миль. Он считал, что сослужил хорошую службу своей стране, и, если бы кто-нибудь купил несчастный «Галиотис», ошвартованный в гавани, под верандой его дома, чаша удовольствия была бы полна. Он смотрел на изящно посеребрённые лампы, которые взял из кают судна, и думал, что многое ещё могло бы пригодиться ему. Но его соотечественники в этом сыром климате не отличались догадливостью. Они заглядывали в безмолвное машинное отделение и качали головами. Даже военное судно не соглашалось отвести «Галиотис» выше по течению, в такое место, где, как думал губернатор, его можно было бы починить. Само по себе судно мало стоило, но ковры в его каютах были, несомненно, прекрасны, а жена губернатора одобряла и зеркала.
Три часа спустя телеграммы летали вокруг него, словно бомбы. Он и не знал, что приносится низшими орудиями власти в жертву высшим, и что высшие не станут щадить его чувств. По словам телеграмм, он сильно превысил свою власть и не представил рапортов о событиях. Поэтому — тут он бросился в гамак — он должен доставить обратно экипаж «Галиотиса». Он должен послать за этими людьми и если это не удастся, то спрятать своё достоинство в карман и самому отправиться за ними. У него нет никакого права на то, чтобы заставлять похитителей жемчуга принимать участие в войне. Он ответит за это.
