Трудовой хлеб - [6]

Поликсена. Ах, ах! Вы меня до обморока доведете. Оскорбление, насмешки…

Потрохов. Я не понимаю, чем оскорбляться. Простой жест, естественный…

Поликсена. Не говорите вздору! Я не глупей вас и не хуже знаю, что естественно, что неестественно. Впрочем, может быть, вы занимаетесь естественными науками, выбрали для изучения особый отдел – горничных, вам нужно войти во все подробности; в таком случае я с вами спорить не стану. Прекрасно, прекрасно. Теперь я знаю вашу специальность и гнушаюсь вами. (Язвительно.) Ес-те-ство-испытатель! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Потрохов, потом Копров.

Потрохов. Фу ты, какая бешеная баба! (Смотрит на часы.) Эк я… до которых пор… вот угораздило! А впрочем, что и делать-то больше! Тоска… хоть бы зашел кто… Какой нынче день? Да, пятница… Я сегодня Корпелова звал, кажется. Вот еще нужно очень! И зачем это я? Что делаю, что говорю – себя не помню (махнув рукой), нить в жизни потерял… Придет Корпелов, с ним еще скучней будет. Нет ничего тоскливее этих бедных добродетельных людей, этих Диогенов… а еще, пожалуй, денег запросит… Хоть бы в пикет с кем поиграть. С удовольствием бы проиграл пятьдесят рублей, только бы время провесть. (Подходит к окну.) Кто это в саду? Егор Копров? (Машет рукой и отходит.) Эка тяжесть, эка тяжесть!

Входит Копров.

Копров. Здравствуй!

Потрохов. Здравствуй, Жорж!

Копров(вглядываясь в Потрохова). Ты бы зельтерской.

Потрохов. Две выпил; да что, братец… (Останавливаясь перед Копровым.) Тоска! Веришь ли, какая тоска!

Копров. Дурное пищеварение, спишь много.

Потрохов. Знаю.

Копров. Особенно после обеда тебе не годится.

Потрохов. Знаю, что не годится. Толкуй еще! Все это я знаю; но главная причина тоски моей не в том. (Копров смотрит вопросительно.) Что ты смотришь?

Копров. Да странно мне…

Потрохов. Ничего нет странного. Тут, Жорж, не пищеварение, тут другое: в характере у меня кой-что…

Копров. Нет, что ж, у тебя характер ничего…

Потрохов. Вообще-то говоря, характер у меня хороший, даже очень хороший; но есть, братец, и важные недостатки: иногда делаю черт знает что; говорю чего не следует; вру много лишнего.

Копров. Нельзя сказать, чтоб очень…

Потрохов. Чтоб очень врал-то? Нет, очень, очень… лгу без конца. Не возражай, пожалуйста; видишь, как я расстроен.

Копров. Ну, как хочешь, я спорить не буду.

Потрохов. И не надо мне, и никто меня не заставляет, а болтаю, особенно вот если выпью я рюмочку вина – одну только рюмочку! Кажется, что за важность, а никакого удержу на меня нет… И пошел, и пошел, и вру как сивый мерин. (Копров улыбается.) Что ты смеешься? Что тут веселого? Ты должен войти в мое положение, ведь я, братец, страдаю. Эка тоска!

Копров. Что твоя тоска! Вот у меня тоска-то!

Потрохов(чуть не плача). Раскаяние, Жорж.

Копров. Ну, я этого греха не знаю. Да и у тебя что за раскаяние, понять не могу. Скажешь ты, например, что у тебя овес родится сам-пятнадцать, а он всего сам-друг…

Потрохов. Ну, не сам-друг; ты уж тоже…

Копров. Ну, извини! Сам-друг с половиной. Так что ж это за преступление? В чем тут раскаиваться?

Потрохов. Хорошо, кабы только, а то хуже гораздо. Вот третьего дня был я у одного старого товарища, выпили шампанского вдоволь, уж чего я там не городил! Ах, вспомнить гадко.

Копров. Все были выпивши; что говорено – забудется, так и пройдет.

Потрохов. Был там один, тоже старый товарищ, лет двадцать мы с ним не видались, учителишка жалкий, Корпелов, в каком-то засаленном пальто.

Копров. Ну, так что же?

Потрохов. Физиономия вроде тех, что в погребках на гитаре играют. Встреться он в другое время и в другом месте, я бы отворотился от него, а уж руки ни за что бы не подал; а тут что я ему говорил, что я ему говорил!

Копров. Стоит сокрушаться.

Потрохов. Да уж очень досадно на себя: с чего было мне так унижаться перед ним, зачем было мне себя ругать! Ведь я что говорил-то! Что он честней нас всех, что нам совестно смотреть ему в глаза, что мы разбогатели не без ущерба для совести. Предлагал за него тосты: «Господа, выпьем за честного человека!» Говорил ему, чтоб он обращался ко мне за деньгами, как в свой карман; звал его в гости, кланялся; просил его даже жить у меня. Скотина я – больше ничего.

Копров. Не бойся, не пойдет, посовестится; я его знаю.

Потрохов. Да он и то отказывался, говорил, что боится моей жены, что он человек дикий; так я к нему пристал, как с ножом к горлу, честное слово взял.

Копров. А придет, так можно и выпроводить поучтивее.

Потрохов. Да, разумеется, можно; только все как-то скверно на душе. А вот сейчас, спросонков, с чего-то пришло мне в голову Аришу поцеловать, а тут жена…

Копров. А, так вот что! Вот отчего тоска-то!

Потрохов. Не одно это, а все вместе. Конечно, все вздоры; а накопится, знаешь, этих мелочей в душе, ну и вздыхаешь, точно преступник какой, право, точно душу загубил. А вот поговорил я с тобой, Жорж, по-приятельски, излил тебе свою душу, ну и легче мне. (Запевает.) «Не уезжай…» Разумеется, я не со всяким так откровенен. И отчего бы мне сокрушаться, кажется?… Положение мое блестящее… Это ты прав, желудок тут во всем виноват. Ведь я еще наследство получаю, умер дядя.