Трудный возраст (Зона вечной мерзлоты) - [20]

— Я тебе ничего не должен, — все больше и больше раздражался Комар. — И вообще, вали из моего дома. — Он брызгал слюной, скулы нервно подрагивали, а мышцы рук и шеи, казалось, вот-вот лопнут от напряжения.

— Уйду, если ты этого хочешь, — огрызнулся я.

Меня лихорадило, когда Комар приходил под градусом. Это случалось не часто, но случалось, и в такие моменты он становился невыносимым.

— Иди-ка ты знаешь куда, Тихий, — незлобно промямлил Комар.

Он в обуви дошел до дивана и, не раздеваясь, тяжело плюхнулся на него. Его черные как смоль волосы и брови резко контрастировали с мертвенной белизной лица. Комар достал из кармана куртки недопитую бутылку вина и отхлебнул из нее.

— Комар, — возмутился я, — и так насинячился, лыка не вяжешь.

— Тебе какое дело? — пьяно огрызнулся Комар. — Ты же у нас весь такой чистенький, куда мне до тебя.

— Комар, — взорвался я. — Закрой варежку, или я уйду и больше не приду, слово пацана! — я бросил на Комара до крайности оскорбленный взгляд.

И произошло необъяснимое. Валерка засмеялся горьким смехом. Его бледное лицо сделалось сизо-лиловым, как у мертвеца.

— Если бы ты знал, Тихий, как мне дерьмово, и так каждый раз!

Я нерешительно поглядел на умоляющее лицо Комара. Через минуту он отключился. Я раздел его. Из кармана джинсов выпали деньги, мне было противно к ним прикасаться. Я догадывался, как они заработаны. Комар во сне стонал. Презрение и жалость сдавили мое сердце. Я не мог определить, чего было больше — презрения или жалости.

Несколько дней мы держались друг с другом предельно учтиво-холодно, словно заранее договорились. Комар, чувствуя свою вину, ходил вокруг да около меня, наконец, набрался решимости.

— Надо поговорить, — выдавил он из себя. Челюстные мышцы его ходили вверх-вниз, как будто он что-то жевал.

— О чем?

— О нас.

— Разве мы есть, — я в упор смотрел на Комара. — Ты собирался меня выставить на улицу, как помойное ведро.

Комар соорудил вымученную улыбку, больше походившую на гримасу.

— Я был пьяный, — оправдывался Валерка, вид у него был потерянный. — Не соображал, что делал.

— Меньше пить надо, — уже более миролюбиво произнес я.

— Мне было плохо не из-за водки, — Комар состроил умоляющую физиономию, чтобы я перестал капать ему на мозги, потому что он и так раскаивается, но я сделал вид, что ничего не заметил, и продолжил в том же обвиняющем тоне давить на психику Комару.

— Тебя никто не заставлял идти и промышлять в этой проклятой Санта-Барбаре!

— У нас деньги закончились, — с трудом сказал Валерка. — Это была жизненная необходимость.

Втихую от Комара я пробовал найти работу, но это было нереально. Я даже ходил к директрисе школы, просил, чтобы она устроила уборщиком. Мне не западло было мыть полы, но директриса только развела руками. Вся моя беда заключалась в том, что я был несовершеннолетним.

— Тихий, — голос Валерки запнулся, чувствовалось, что он был в напряжении, — ты только не уходи. У меня никогда не было такого друга и вряд ли будет, — Комар нервно сглотнул слюну.

— Комар, почему ты такой трудный? — устало произнес я.

— Я не трудный, — глухо парировал Валерка. — Я труднодоступный! — Комар поднял голову и с надеждой уставился на меня. — Ты мне друг?! — он смотрел на меня и ждал моего ответа.

— Ты мой лучший друг, Комар, — с твердостью произнес я. — Но поклянись, что больше не пойдешь в Санта-Барбару. Это помойка. Я не хочу, чтобы она тебя засосала.

— Думаешь, мне доставляет кайф ублажать старых ублюдков? — Валерка порывисто сел на стул, отвернувшись от меня. — Не доставляет! — Комар повернулся и взглянул на меня. Он нервно поправил руками волосы. — Это только работа, — между нами вновь воцарилась тишина.

В самом укромном уголке сердца что-то защемило, заныло тоскливо и больно.

— Прости! — прошептал я.

— Ладно тебе, — Валерка старался казаться беззаботным. — Все будет зашибись. Просто порой так бывает обидно за людей. Все они в большинстве своем завистливы и злы, верь мне, я-то уж знаю точно.

— Откуда?

— Потому что я старше тебя на три месяца и на всю жизнь, — на лице Комара появилась лукавая улыбка — жестокая, виноватая и в то же время счастливая.

— На всю жизнь, — повторил я.

— Да, — запальчиво подтвердил Комар, — я прожил ее, а ты только начинаешь ее постигать, поэтому я взрослее и опытнее тебя.

Я пожал плечами.

— Когда растешь без отца — это все равно, что жить в доме без крыши.

— А если без матери? — тихо спросил я.

— Это дом без фундамента.

— У меня нет ни отца, ни матери, — смиренно произнес я.

— Значит, у тебя совсем нет дома, — произнес Валерка, не поднимая головы.

Когда он заговорил, голос его звучал приглушенно, но в тихой и гулкой комнате различался достаточно ясно:

— У меня был дом без крыши и с плохим фундаментом. Моя мать меняла мужиков как перчатки, за их счет мы и жили. Ее все в нашем доме, не стесняясь, называли шлюхой, и на меня смотрели с нескрываемым презрением, потому что я был ее сыном. Когда я матери говорил, что о ней болтают соседи, она, стиснув губы, злобно отвечала, что ей все завидуют, что она вот так может жить. Помню, она однажды мне вообще классную фразу выдала, — Комар улыбнулся, — меня бы стоило называть Радостью, я дарю мужикам радость. Представляешь, такое сказать десятилетнему пацану, — Валерка нервно хрустнул пальцами рук.