Трудный возраст (Зона вечной мерзлоты) - [17]

— На камчатку, там еще не все люди вымерли, — мои губы искривились в холодной улыбке.

— Ты это про что? — не понял моего юмора классный.

— Про людей, — и я направился к Валеркиной парте.

Кузнечик наконец увидел надпись на доске, улыбка сползла с его лица.

— Нельзя такое писать, — негодующе воскликнул он и принялся тряпкой стирать написанное.

— Виктор Анатольевич, — возмущенно завопил Буек. — Что вы наделали?! — его лицо изобразило вселенское отчаяние.

Кузнечик побагровел и непонимающе уставился на Буйка.

— Вы испортили самый счастливый момент моей жизни.

Класс разразился дружным хохотом.

— Над чем смеетесь? — раздраженно спросил Кузнечик.

— Вы стерли правду! — веселился Буек.

— Правду! — опешив, произнес Кузнечик, брови у него поползли наверх. Он еще больше покраснел, словно это было про него написано.

— Объясните, что происходит! — выкрикнул он.

Класс непривычно притих. Я готов был умереть от хохота. Наш Кузнечик наконец-то заметил, что в его классе не все в порядке, — обалдеть, не встать.

— Я жду объяснений, — потребовал Кузнечик. — Кто написал эту гадость?

Класс предательски молчал.

— Вы знаете, как это называется? — разорялся гневно Кузнечик.

— Что же нам, плакать, если среди нас есть гомики, — почти вызывающе крикнул Буек.

— Нравится издеваться над одноклассником, попавшим в трудные жизненные условия, — пламенно защищал меня Кузнечик, продолжая классу давить на совесть.

Я не ждал от нашего Кузнечика такой бурной реакции. Мне всегда казалось, что ему фиолетово на то, что в классе происходит. Мне даже иногда казалось, что Кузнечик как будто отдельно от нас существует: он есть, но и его нет. Он сам по себе, мы сами по себе. Оказывается, я ошибался и, наверное, круто ошибался по поводу классного.

— Мне гадко находиться с вами! — эмоционально воскликнул Кузнечик и вышел из кабинета.

Своим поступком он всех крайне удивил. В классе установилась неестественная тишина, которую никто не рисковал нарушить.

— У Тихого появился защитничек, — прошипел недовольно Буек и демонстративно повернулся ко мне. — Кузнечик пожалел голубенького Тихого, счас мы все тут соплями умоемся, слюнявчик наденем, — продолжал ерничать Буек. — Может, Кузнечик у нас также нетрадиционный, если он так неровно дышит к Тихому?!

Класс настороженно молчал. Дальше терпеть издевательства у меня не было сил.

— Себя пожалей, — я уничижительно посмотрел на притихший класс. — Живете все с одной извилиной в черепной коробке. Тоскливо с вами. Пошли, Валерка, подальше от этого клоповника, — я поднялся с места и направился к выходу.

Дорогу перегородил Буек.

— Здрызни, если не хочешь получить стулом по черепу, — значимо и весомо произнес я. — Твое место, Буек, в туалете кричать “занято!”.

Возможно, Буек и рыпнулся бы на меня, но возле меня стоял Комар. Сердце мое стучало, как будто я только что пробежал стометровку и при этом одолел невероятно сложный барьер.

— Тихий, — зыркнул злобным взглядом Буек. — Комар не всегда будет рядом с тобой. Я тебя все равно зачморю!

— Не надорвись, — стиснув кулаки, я обошел Буйка, и мы с Комаром спокойно вышли из класса.

Сразу за дверьми я услышал горластое: “Тихий — пидарас!” — и громкий хохот класса. Меня словно обдали холодной водой. С превеликим трудом я заставил себя не расплакаться. Меня приняли за голубого только лишь потому, что я дружил с Комаром.

— Как ты? — спросил Валерка.

— Терпимо, — тон у меня был не сильно ободряющий, и я с силой выдавил из себя улыбку, чтобы хоть как-то успокоить Комара.

Он понял мое состояние.

— Не раскисай, — жестко приказал Комар. — Никогда и никому не показывай своей боли, это делает тебя слабым и уязвимым. Больно — смейся, громко, нахально, и тебя будут бояться и уважать. Сила не в кулаке, — Валерка красноречиво показал пальцами на голову, — сила здесь, и сила здесь, — и он ладонь приложил к груди, где находилось сердце. — Мне бы не хотелось, чтобы из тебя получился хлюпик. У меня был друг…

— Почему был? — перебил я Комара.

— Не об этом сейчас, — отмахнулся от объяснений Валерка. — Ванька внешне на тебя был похож. Окружающие считали его слабаком. Однажды его унизили при всех, и все душевно над этим потешались. Ванька понимал, что силы неравные, и тогда он призвал на помощь мозги. Никогда не надо о них забывать, — Валерка снова улыбнулся. — Они ведь для чего-то даны человеку. У меня тогда была собака Тори, которая по команде фас готова была порвать любого. Ванька знал, где собираются его обидчики. Увидев его, они смеялись, оскорбляли его, и тогда Ванька произнес Тори только одно заветное слово: “Фас!” После этого его больше никто не обижал, потому что увидели в нем силу.

— Ты думаешь, я слабак, — обиженно воскликнул я.

— Нет, я так не думаю, — покачал головой Комар. — У тебя еще не было возможности показать свою силу.

Мы понуро гребли домой. Настроение было паршивое, на душе скребли кошки.

— Ладно тебе, — успокаивал Валерка, — нас чморят, мы крепчаем.

— Я не могу понять, за что они нас так ненавидят, что плохого мы им сделали? — этот вопрос все время трещал у меня в черепной коробке, как неисправная электропроводка.

— Господи, ты простой, как дверь, — Комар остановился и сосредоточенно взглянул на меня. — Тихий, ты раньше в классе был невидимка. Тебя никто не слышал и не замечал, ты был как все в нашем чудесном классе. Не зря тебя прозвали Тихим. Теперь ты перестал быть тем Тихим, к которому они привыкли: забитым, молчаливым, ни во что не вмешивающимся. Нас в Пентагоне учат трем вещам: молчать, стучать и не иметь своего мнения. Ты не стучишь, ты перестал молчать, стал подавать свой голос — кому это понравится. Мы с тобой не такие, как они.