Трудный Роман - [7]

На перемене Костя посоветовал Роману не задираться без причины — в классе этого не любят. Роман неожиданно взорвался:

— Пусть не любят. Плевать!

Костя усмехнулся:

— Твое счастье, что Синицына сейчас болеет… Она бы тебя…

— Кто такая? Комсорг ваш, что ли? Ну так я не комсомолец.

— Да нет, не комсорг, просто девчонка одна.

— Эй! Братцы-кролики! — закричал тонким голосом розовощекий Черникин, когда все зашли в класс. — Полундра! Важное объявление. — Он театрально отставил ногу, по-петушиному, колесом, выставил грудь. — Уважаемые товарищи, дамы и господа! Сегодня после уроков редколлегия нашей стенной газеты проводит заседание товарищеского суда.

— Какой суд, над кем? — удивился белобрысый, очкастый Вовка Пономарев.

— Над Табаковым. Всех желающих просим остаться, — посмеиваясь, закончил Черникин.

Костя настороженно смотрел на него.

— А за что судить-то будут? — спросил он, как будто речь шла о ком-то другом.

— Гм, вроде не знаешь. За то, что не выполнил поручения.

— Ах вон оно что… — Костя натянуто улыбнулся. — Я не сочинил стихотворения к празднику, — пояснил он Роману. — Газета вовремя не вышла.

— А ты пишешь стихи? — удивился Роман.

— Бывает…

Мосле уроков осталось несколько человек. Черникин рьяно распределял роли.

— Ты, Вовка, будешь защитником, — обратился он к Пономареву. — Ты, Чугунов, судьей, а я прокурором.

— А чего его, бедолагу, защищать? — протянул Пономарев. — Не хочу быть «пристяжным» поверенным.

— Нет, будь «пристяжным». Надо, чтобы по всем правилам.

— Можно и мне? — Роман решительно поднял руку.

— Давай, Гостев. — Черникин дружески кивнул Роману. Он не воспринял всерьез их размолвку. Вернее, даже не размолвку, а высокомерие Романа.

Костя со смущенным и чуть даже виноватым лицом устроился на «скамье подсудимых».

После своей короткой и не слишком серьезной обвинительной речи Черникин предоставил слово защитнику. Роман поднялся, обвел всех внимательным взглядом, откашлялся. Нет уж, он дурака валять не будет. Суд так суд.

— Меня возмущает вся эта инсценировка. Неужели здесь никто не понимает, как это оскорбительно для его человеческого достоинства? — Он сделал паузу, но никто ему не возразил. (Присутствующие перестали улыбаться.) — Насколько мне известно, стихи пишут по вдохновению. А как можно принуждать к вдохновению, да еще судить за то, что его не было? Глупо. Если не хуже.

— А заказ поэту ты признаешь? — розовея до кончиков ушей, спросил Черникин. — А интересы коллектива?

— Мели, Емеля… — презрительно бросил Роман. — Лучше скажи прямо, что вы сами хотите отделаться от газеты, — иронически проговорил Роман. — Настоящие активисты только так и делают… На других выезжают. Вот уж болваны — суд придумали! Да еще назвали товарищеским.

— Что-что? Как ты сказал? — Игорь Чугунов даже привстал от возмущения. — А ну повтори!

Роман презрительно кривил губы: «Ты меня не пугай. Я не из пугливых».

— Нет, ты все-таки повтори. — Чугунов вплотную подошел к Роману, легонько потянул его за лацкан куртки. — Ты у меня сейчас схлопочешь…

— Убери руки, — тихо попросил Роман.

По его лицу пошли розовые пятна. Он попытался отцепить от куртки пальцы Чугунова. Но тот не отпускал.

— Вот, значит, ты какой…

— Убери руки! — зло крикнул Роман и рванулся.

Куртка затрещала. Он неловко, из-под руки Игоря, ткнул кулаком в его твердую скулу. Тот отпустил куртку, смерил Романа гневным взглядом и с силой оттолкнул от себя. Костя бросился к Чугунову, обхватил его:

— Спокойно, Игорь!

— Пусти, — высвободился тот. — Я его не трону. Охота была руки марать о такого кретина!

— От кретина слышу, — огрызнулся Роман. — Поосторожней, а то споткнешься…

На этом и окончилось заседание редколлегии.

Костя легко взбежал по лестнице на четвертый этаж, бросил пальто и шапку на столик в общей прихожей, не присаживаясь, на кухне пожевал холодную котлету, прямо из тарелки выпил холодный суп (чтобы не видеть застывших кружочков жира, закрыл глаза), схватил пальто, на ходу натягивая его, и, перепрыгивая сразу через несколько ступенек лестницы, устремился вниз, на улицу.

Погода была хмурой, день слякотный. Под ногами хлюпал мокрый, потемневший от влаги снег. С карнизов крыш, с черных веток деревьев срывались крупные холодные капли. Костя попытался поймать языком хоть одну каплю, но это оказалось не так уж просто. Капли разбивались о лоб, попадали в глаза, на подбородок, даже за шиворот, но ни одна, как назло, не желала «влететь» в цель. Открыв рот, Костя побежал вдоль стены дома и с размаху стукнулся плечом о водосток. Он с силой ударил ладонью по гулкой жестяной трубе. Заметил показавшегося в воротах Романа.

— Куда направимся, маэстро?

— А куда хочешь. Мне все равно — страдать иль наслаждаться. Давай просто пошатаемся.

Они проходили мимо забора, ограждавшего новостройку и сплошь залепленного афишами.

— Подожди минуточку. — Роман приостановился. Он скользнул взглядом по театральной афише. — Так-так-так… — бормотал он, играя перчаткой. — «Антимиры» — вещь. «Мой бедный Марат» — тоже вещь… Так-так-так… Дерьмо высшего сорта… «Иркутская история» — смотрели. «Физики»? Говорят, интересный спектакль. — Он повернулся к Косте: — Сходим?