Трудный путь - [2]

. Быть может, он прав. Я подошел к зеркалу и стал пристально рассматривать себя. Внешне за последние годы я мало изменился, но что осталось от меня? Ничего! Пианист, который болтается из бара в бар, выкуривает тридцать сигарет и выпивает бутылку «кальвадоса» за день и имеет вечно не оплаченные счета. А когда-то я был интеллигентным живым юношей, верящим, что может покорить весь мир. Поль Бервиль же, наоборот, был скромным студентом-химиком, а теперь он, не моргнув глазом, посылает мне чек на пятьсот тысяч франков только потому, что ему мучительна, мысль, что есть люди, которые могут быть должны за квартиру. Судьба неразборчива: одних поднимает ввысь, других загоняет в болото.

Я спрятал в карман деньги, чек и письмо, схватил плащ и шляпу и закрыл свою квартиру. Внизу я бросил ключ на стол портье, вышел на улицу и остановил такси.

Десятью минутами позже я уже нажимал на электрооткрыватель двери дома № 17 на бульваре Капуцинов. На лестнице горел свет, она была широкой, из мрамора, с зеркалами у стен, и говорила о роскоши. Как и в большинстве домов подобного типа, на каждом этаже находилась только одна квартира. Дверь нужной мне квартиры на третьем этаже была чуть приоткрыта. Я вошел.

Из передней я увидел открытую дверь, ведущую в ярко освещенный кабинет. И тут я заметил Поля. Конечно, наше свидание я представлял себе несколько другим.

Поль Бервиль лежал на персидском ковре. Он был мертв, это я понял сразу.

Я ощупал тело. Оно было еще теплым. Из раны на затылке чуть сочилась кровь. По положению трупа можно было понять, что убийца стрелял из соседнего помещения, отгороженного занавесом, рядом с которым стояли высокие часы.

Я отодвинул в сторону занавеску, повернул выключатель и очутился в облицованной бело-голубым кафелем ванной комнате.

Усевшись в кресло у окна, я вытащил свой серебряный портсигар, положил его, как пепельницу, раскрытым на колени, закурил сигарету и сунул погасшую спичку в карман плаща.

Одно можно было сказать твердо: Поль определенно знал, что сегодня вечером кто-то собирается его убить, иначе он не послал бы чек на такую крупную сумму.

У меня были две возможности. Первая — вернуться домой, лечь спать и оставить все как есть. Бервилю все равно уже ничем не поможешь. Об этом теперь должна позаботиться полиция.

Вторая:..

Обдумывая все это, я бросил взгляд на труп Поля. Он в скрюченном положении лежал у письменного стола. Правая его рука протянулась в мою сторону, будто он хотел меня приветствовать. Это меня растрогало. Мне стало ясно, почему Бервиль положил в конверт деньги. Он хотел, чтоб я сунул свой нос в это дело, пусть даже после его смерти. Быть может, кто-то еще находился в опасности, кто-нибудь, кто был ему близок.

Часы издали три томных удара — было без четверти двенадцать. Время равнодушно ко всему. Я затушил сигарету, положил ее в портсигар, осторожно его захлопнул, чтобы ничего не упало на пол, и сунул в карман. Затем опустился на колени возле трупа.

Я начал обыскивать карманы. Кроме обычных предметов, которые есть у каждого, в правом кармане брюк я нашел картонный жетон из гардероба с № 268. На обратной стороне было напечатано: «,,Корсо“, бар-варьете, рю Фонтен, 13. Тел. 76—92».

Я спрятал жетон и только хотел встать, как вдруг заметил что-то белое под письменным столом. Это оказалась маленькая записка с адресом: «Ник Фолдекс, пианист из бара „Кельтик", рю Пьер Шарон, 12». Так как никто не оставляет свой адрес рядом с убитым, я спрятал записку в карман.

После этого я встал, снял с руки правую перчатку и потрогал настольную лампу: она была еще горячей, но за нее уже можно было держаться. Значит, свет выключили совсем недавно. Заботливо вытерев лампочку носовым платком, я опять надел перчатку.

Затем я еще раз быстро взглянул на занавес, чтобы прикинуть расстояние, с которого был сделан выстрел, и при этом заметил нечто интересное: в нескольких дюймах от плинтуса телефонный провод был перерезан.

На настольном календаре (сегодня было воскресенье, 6 января) стояла пометка: «23 часа, адвокат Сараулт».

Я вытащил записку с моим адресом й сравнил почерки. Они были разными.

Второй ящик письменного стола был открыт и пуст, в углу осталась только фотография Поля форматом с открытку.

Только я опустил фотографию в карман плаща, как внизу завыла сирена полицейской машины. Я навострил уши. Проклятие! Этого еще не хватало! Они остановились перед домом.

У меня не было никакого желания провести ночь в полицейском участке, играя в вопросы и ответы, поэтому я быстро выбежал в коридор, в конце которого находилась кухня. Включив свет, я отодвинул задвижку на двери, ведущей на черный ход. Потом выключил свет, вышел на лестничную площадку и захлопнул за собой дверь. В полной темноте я' на ощупь спустился вниз. При свете спички нашел ручку двери и через мгновение оказался на улице.

Воздух был прохладным, дождь уже почти перестал, газовые фонари своим бледным сиянием освещали узкую улицу. Я поздравил себя с тем, что не встретил здесь полицейских, и быстрым шагом направился по темной улице.

Недалеко от оперного театра из подвального бара доносился шум голосов. Спустившись вниз, я занял свободный табурет у стойки. Бармен полировал бронзовый кран автомата-кофеварки. Чувствовалось, что за его наморщенным лбом переваривались трудные проблемы. За столиками сидели усталые таксисты, припозднившаяся публика из театра  и несколько чересчур намазанных девчонок.