Трудный переход - [21]

Шекер, внимательно слушавшая разговор, осталась довольна сыном. Бойко посмотрев на мужа, она решила вставить и свое слово:

— О, моя защита и повелитель. Впервые в семье ведется откровенный разговор. Сын прав, сказав вам о нашем бесправном положении. Мы живем давно, сын уже стал джигитом. Но за все это время ни разу ни вы, ни я не были у моего отца. Вы сами знаете, какое положение я занимала в нашей семье. Видно, правильно говорят в народе: «Если бай с баем сватается, друг другу дарят иноходцев; если бедный с бедным сватается, друг другу дарят, что могут; а если бай с бедным сватается, друг другу не дарят ничего».

Алдажар едко посмотрел на жену, но промолчал. Он устало закрыл глаза, плечи его опустились, словно под непомерной ношей. «О аллах, неужели я так стар и беспомощен! В такое время жена и сын еще станут моими врагами». Но он тут же отогнал эту мысль: ведь их объединяет не только кровь, но и богатство.

Бай встал на колени и повернулся в сторону благословенной Мекки и Медины.

— О всевышний аллах! — взмолился он. — Где бы я ни был, ты всегда был со мной. Что бы я ни делал, я всегда вспоминал тебя! Где ты? Почему отвернулся от своего покорного и преданного раба? Если я согрешил, то прости, помилуй меня!

Долго простоял на коленях Алдажар, исступленно взывая к аллаху и справедливости, каялся, вымаливал пощады. Обессиленный, упал на подушки. «Что происходит? — думал он, ворочаясь с боку на бок. — Говорят, рыба начинает гнить с головы, а мы, казахи, начали загнивать с хвоста. Сначала народ разложился, а теперь зараза перешла на ак-суеков, баев и биев. В богатых семьях раздоры, все боятся и ненавидят друг друга. Жены перестают слушать мужей, а молодые уважать стариков…».

— Может, ты и прав, — повернулся Алдажар к сыну, — сейчас сила на стороне новой власти. Но я верю: если сам не доживу, вы вернетесь сюда и отомстите за все. Это земля наших предков, значит, ваша земля. Мы остановимся в Караузяке. За нами следом гонят наши отары и идут коши. Как только они переправятся через Сырдарью, из Караузяка снимемся и мы. Я верю, что все еще изменится, придет наше время, сынок. Путь впереди опасный, нам надо держаться друг за друга, иначе погибнем.

На этом разговор закончился. Томимые мрачными предчувствиями, они долго не могли заснуть, ворочались, но усталость взяла свое. Семья Алдажара заснула глубоким тревожным сном.

Один Суранши не мог заснуть: он честно служил баю, не задумываясь, верно ли он живет. Откровения Алдажара поразили его, он представил себе, как бы бай расправился с беднотой, если бы это было в его силах. «Новая власть, видно, действительно решила дать народу свободу, счастливую жизнь, — думал слуга. — Я же ради нескольких дохлых овец охраняю очаг Алдажара, угождаю ему. А кто я для него, по его же словам, Суранши — глупая овца, которая не думает, не видит, не слышит». У него возникло решение встретиться с Караманом, поговорить с ним, разузнать о новой власти, посоветоваться о своей жизни. Оставаться больше у бая он не хотел: его оскорбили слова бая, вырвавшиеся, видимо, в запальчивости, в нем проснулись чувства, которые долго дремали под бременем нужды и невзгод.

Измотанный долгой дорогой, измученный тяжелыми думами, Суранши, наконец, задремал. Во сне он вздыхал, что-то бормотал, а под утро вдруг соскочил с корпеше и диким, не своим голосом закричал:

— Спасите… Ой, алла! Поги… баю!

— Что с тобой, шайтан паршивый? Чего расшумелся? — ткнул Алдажар его в бок.

— Сон плохой приснился, простите, хозяин. На меня напало чудовище… Дракон… — протирая глаза, полные ужаса, ответил Суранши.

— Уже заря, вставай, бездельник. Седлай коней, поедем по холодку, — распорядился бай.

Суранши привел лошадей, заседлал их. Жаилхан помог взобраться на лошадь матери, Суранши — Алдажару, Ехали быстро и под вечер увидели аул Кульнар.

…Уполномоченные уже добрались до аула байбише. Весь вчерашний день они пересчитывали скот, принадлежавший этой властной, жестокой женщине.

— Как хозяева, шарятся везде, проклятые, — лишь шипела в бессильной злобе Кульнар.

Она целые сутки не прикасалась к еде, лежала в постели. Холеное лицо ее осунулось, почернело, глаза опухли от слез. Кульнар проклинала все на свете: новую власть, уполномоченных, самого Алдажара, не сумевшего уберечь от подобных унижений ее, всю жизнь прожившую в роскоши и неге, привыкшую повелевать.

К вечеру она поднялась с постели, оделась в простую одежду, сняв с себя драгоценности, стала перебирать их, долго сидела молча: вспоминала все те радостные события, которые были связаны с каким-нибудь камнем или браслетом. Но и прошлое не отвлекало ее от тягостных дум. Дрожащими руками она перебрала кольца, серьги, браслеты, ожерелья, затем, будто испугавшись чего-то, быстро спрятала их в надежное место и вышла. Каражан угрюмо сидел возле юрты. Мать села рядом с ним, чтобы поговорить о беде, которая пришла в их дом. В это время на горизонте показались всадники. Кульнар настороженно и недовольно нахмурилась:

— Посмотри-ка, сынок, опять кого-то сюда несет. О, аллах! Какое время пришло! Дрожишь в собственном доме, словно мышь в ларе с крупой. Чем все это кончится? Стало тесно в обширной казахской степи. Мы в кольце людей, ненавидящих нас. Вчера они боялись нашей тени, а сегодня смотрят волками, угрожают нам, смеются над нами. Скорей бы приехал хозяин. Эти бешеные собаки перегрызут нам горло!