Какому еще риску он собирался подвергать себя и своих товарищей? Во имя чего? Конечно же, во имя спасения, во имя свободы, жизни.
— Лучше умереть стоя!
Знаменитые эти слова Антон произнес с пафосом.
Но их ведь никто и ничто не заставляло опускаться на колени. Они могли умереть здесь, в подземелье, стоя, сидя, лежа. Умереть от голода, от жажды, от нехватки кислорода.
Странно, но дышалось совсем не трудно. Сырая затхлость, но дышать есть чем. Значит, откуда-то воздух все-таки проникает сюда!
— Где-то есть щель, — как заклинание произнес Ростик.
Вообще-то и Антон полагал так. Хотя, с другой стороны, выдышать весь кислород в таком громадном помещении сразу невозможно.
— Давайте еще раз осмотрим.
Осмотрели. Сожгли огарок и почти целую свечу. Неприступные стены, непробиваемый пол, несокрушимый потолок — и ящики, ящики, ящики.
— Придется взрывать, — принял окончательное решение Антон. — Возражения есть?
Возражений не было. Не было и детонаторов.
— Переложим все штабеля, до последнего ящика, а найдем. Не может быть, чтобы ничего не было.
— За такую некомплектность под трибунал отдать мало! — сурово сказал Ростик.
Ему не перечили. Трибунал так трибунал. Где он только?
— Дядя Армен Осипов нас наверняка ищет, — сказал Антон.
Имя старшего лейтенанта милиции заключало в себе больше надежды, чем слово «трибунал».
— Нас вся милиция ищет, — уверенно заявила Алена.
— С собаками, не иначе, — не смолчал и Ростик.
— А может быть, им уже Барбос все выболтал? — не без основания предположил Антон.
Алена развила его мысль:
— По радио объявили. Всем-всем! Если кто знает что-нибудь, немедленно явиться в милицию.
— Так тебе Барбос и придет сам в милицию! — усомнился Ростик.
— Приведут!
— А кто знает, что он знает про нас?
Ростик такой умный, что с ним просто трудно разговаривать!
— Может быть, проберемся назад, к тоннелю? — неуверенно предложила Алена. — Вдруг там уже докопались?
Решили, что не стоит: слишком уж путь тяжелый.
Разлеглись на ящиках — еще поразмыслить — и незаметно для себя задремали…
Странно: они много времени отдыхали, а силы убавлялись. Растаскивать тяжеленные ящики с минами становилось все труднее и труднее. Работали с большими перерывами, но работали. Другого дела не было, и не было другого способа вырваться из заточения.
Перерывы все удлинялись. Совершенно исчезло представление о времени, даже первобытное; лишь непроницаемая темень и желтый светлячок стеариновой свечи.
Свечи таяли на глазах. Таяла и надежда. Они еще стыдились признаваться в этом, но бодриться уже не могли.
Голод не ощущался, только очень хотелось горячего: ненавистной с детства каши, опостылевшего дома супа. И — пить. Само сознание, что воды почти не осталось, вызывало жажду. Недоступного всегда хочется сильнее всего на свете!
Экономили еду, воду, огонь. Свечи зажигали для работы и когда делили паек. Ели в темноте. И отдыхали, конечно, в темноте.
…Антон лежал на спине, подложив под голову заскорузлые от грязи руки. Их теперь неделю отмачивать. Или в бензине мыть. После него, правда, кожа белеет и трескается. Впрочем, теперь это уже вряд ли играет роль…
Можно не показывать вида перед Аленой и Ростиком, но себя не обманешь! Нет выхода. Нет…
Неужели нет никакого выхода? Не может быть…
Как же не просто отдавать свою жизнь, оказывается! Никак умирать не хочется…
А герои, сложившие головы за товарищей, за народ, за Родину? Чапаев, Саша Чекалин, Зоя, Матросов — все они без сожаления отдали свою прекрасную жизнь.
Нет, не без сожаления. Родиться второй раз невозможно — у каждого только одна жизнь, и умирать никому не охота, но герои не о себе думают, не для себя совершают подвиги.
Марь Петровна объясняла, что подвиг — это совсем не обязательно когда кто-нибудь гибнет. Вообще подвиги бывают не только на войне и, конечно же, человек не может сказать себе: «Стану-ка я бессмертным героем!» И стать, другим на зависть. Такого не бывает.
Настоящие герои не считают, что свершили нечто необыкновенное. Да, трудно было, опасно, но — работа, долг. Герой тот, кто выполняет свой долг до конца.
Как бы поступил на его, Антона, месте геройский человек? Наверняка не стал бы уповать на чужую помощь, рассчитывать, что другие за него долг выполнят!
Антон спустил ноги, поднялся и, шаркая, на ощупь подошел к последнему, неразобранному штабелю с минами.
Он взялся за планки верхнего ящика и потянул его на себя.
Красные ракеты
Злая память у людей недобрых. Обыкновенно люди хранят в себе воспоминания о приятном или смешном. Наверное, поэтому, слушая ветеранов войны, можно подумать, что на фронте приключались лишь веселые истории, похожие на благополучные похождения бравого солдата Швейка.
Добрая память вызывает не только желание рассказать о прошлом, но и побуждает хоть ненадолго «тряхнуть стариной». Отставные солдаты любят, как дети, пострелять из духового ружья в городском тире, бывшие водители — поменяться местами с шоферами, прорабы — взять в руки мастерок каменщика.
Обычно прораб Градов Павел Кириллович, заслышав дальние взрывы, тайно завидовал молодому офицеру Январеву. До мурашек в ладонях хотелось крутнуть разок подрывную машинку или, прижав серную головку спички к черному свежему срезу огневого шнура, резко провести коробком, услышать тонкий свист горящего пороха, бережно отпустить шнур — и стремглав прочь.
