Трудный день - [41]

Когда Покровский вернулся на сеновал, где устроился переночевать у некоего Битюкова, то ни десяти фунтов муки, ни двух оставшихся рубашек не нашел… Эти рубашки он хотел пустить утром в обмен, ради чего и остался ночевать. Хозяин, хотя Федор Васильевич и ничего не требовал, клялся, что знать ничего не знает.

Рано утром Федор Васильевич добрался до станции железной дороги.

Люди с мешками за спинами стаскивали друг друга с подножек вагонов и с крыш. С буферов падали на шпалы… Ругань и страшеннейший по своему цинизму мат заполнил собою все — от заплеванного и усыпанного шелухою семечек перрона до неба, которое вот-вот должно было содрогнуться…

Всем своим существом, ничем не защищенным от этого хаоса и власти грубой силы, Федор Васильевич остро чувствовал: время не его… Когда еще собирался в дорогу, знал, что берется не за свое дело и вряд ли преуспеет в нем, но все же нужно было попытаться помочь больной жене. Теперь, после всего увиденного, становилось ясно, что наступили времена, при которых такие, как он, жить не могут.

Чтобы стать здесь равноправным, надо было выключить в сознании и душе все, кроме одного: «Выжить! Любой ценой!» Федор Васильевич понимал это и потому не мог поступать, как другие.

Не зная, что делать, Федор Васильевич потолкался по перрону, все время чувствуя, как нелепо он выглядит в этом своем неистребимом стремлении сохранить человеческое достоинство. Он уже хотел где-нибудь присесть и отдохнуть, как толпа случайно втолкнула его в вагон. Но это оказался «настоящий» пассажирский поезд, и Федора Васильевича, как не имеющего билета, недалеко от Москвы высадили, обозвав буржуйской мордой.

Федор Васильевич решил добираться до Москвы пешком и на попутных подводах — не может быть, чтобы в русском народе разом иссякла доброта.

В совершенно незнакомых селах и деревнях ему почтительно кланялись, большей частью женщины и дети. Федор Васильевич отвечал и с болью думал, что со временем и это будет уничтожено — великолепный обычай привстать человека.

Жаль! Бесконечно жаль…

Но революция устраивалась не для него и не для таких, как он, Покровский, а вот народу, из которого он вышел и о чем никогда не забывал, революция, видимо, нужна. Земелька-то теперь у мужиков! Своя! Для них открылись двери школ и даже университетов… Что-то было в этой революции!..

Доброта людская, где только могла, помогала ему: делилась хлебом, подавала кружку свежей воды. И чем больше она давала о себе знать, тем острее становилась боль Федора Васильевича: «И это будет разрушено… И это уничтожат…»

Никогда бы Феде Покровскому не выбиться в люди, если бы не эта людская доброта, один из устоев жизни народной. Сын потомственных крестьян, он окончил в своем селе церковно-приходскую школу, проходив в нее три зимы — в осени и весны помогал родителям по хозяйству. Он навсегда остался бы в селе, если бы не отец Александр, батюшка местной церкви. Заметив в смышленом мальчике незаурядные способности, отец Александр уговорил родителей Феди послать его в городскую школу, а потом сам хлопотал о его приеме в гимназию, ездил в уезд, писал…

Иногда Федора Васильевича, хотя он и не просил, подвозили случайные попутчики на телегах. Расставаясь, давали советы, желали всего хорошего.

С одним из таких добрых людей по ошибке заехал он в сторону от шоссе, откуда стал виден город Подольск.

Нищему деревня не крюк, и Федор Васильевич ничуть не пожалел, что случай забросил его сюда. До Подольска не менее двадцати верст, однако в этот сухой и звонкий летний день он был все же виден.

Где-то недалеко от Горок Федор Васильевич расстался с крестьянином, постоял, любуясь видом далекого города, и зашагал обратно к шоссе.

Совершенно неожиданно на торной дороге Федор Васильевич увидел по-домашнему одетого мужчину и мальчика, свернувших с луга. Они оказались впереди, Покровский сзади. Когда мужчина повернулся к мальчику, Федор Васильевич вдруг узнал в нем Ленина, вспомнил, что сегодня воскресенье, подумал, что, видимо, неподалеку дом, где отдыхает Ленин.

Вот бы высказать ему сейчас все, что он думает об этой советской власти! Но как ни заманчиво это было, встречаться сейчас с Лениным Федору Васильевичу не хотелось: и вид не тот, и состояние не то. У Ленина может сложиться о нем совершенно неправильное представление: какое-то угнетенное существо.

Владимира Ильича он как-то видел на одном из собраний. Много знал об этом человеке: из какой тот семьи, где учился, в каких странах бывал, что поставил целью своей жизни. Знал, и не мог не отдать ему должного: «На что замахнулся!» Конечно, что из этого выйдет, никому не известно, но цель великая… Федор Васильевич допускал, что и самому Ленину, когда он остается наедине с собой, наверное, подчас становилось страшно! Он ведь всего лишь человек, пусть и необыкновенный. Всего лишь смертный человек, с сердцем и нервами.

Шел раздумывая…

Неподалеку от Покровских в старом двухэтажном доме жила семья наборщика Ладыгина, которой жена Федора Васильевича, врач-терапевт, иногда оказывала медицинскую помощь. И сам Ладыгин, и его мать были люди хворые: и у того и у другого — порок сердца.