Трудно украсть бога - [15]

Шум поднялся на всю империю! Начальство, как водится, ругалось на чем свет стоит и требовало срочно найти супостатов. Однако от ругани толку было немного, и начальник мой, полицмейстер Петр Панфилов, принялся за дело и никого не слушал, что было мудро.

Хотя в этом деле от обычного подхода проку было мало. При розыске все, что мы смогли найти, так это два кусочка шелковой ленты да около десятка жемчужин. Оказалось все это на соседнем с монастырем частном дворе некоего Попрядухина, который дома у себя спал как пень и ничего, разумеется, не слышал.

Жемчужины эти и ленты были предъявлены священнику и монахиням, и те их признали как части облачения икон. Так что мы теперь знали, каким путем воры уходили из монастыря. Но в отличие от Мальчика-с-пальчика дальше наши воры жемчужин не разбрасывали, так что найти их не выходило.

Тогда наш полицмейстер зашел с другого боку – стал допрашивать свидетелей, а точнее свидетеля – ночного монастырского сторожа Федора Захарова.

Дед этот оказался дряхлым да тщедушным, и по виду его можно было заподозрить, что выпить он не дурак на своих ночных дежурствах. Так что полного доверия у меня к его словам нет. Однако частично его показания подтвердила послушница Богородицкого монастыря – Татьяна Кривошеева. Она в означенную ночь вышла по нужде во двор часа в три и услышала слабые крики со стороны колокольни. Девица сама идти туда побоялась, так как расслышала: «Караул, жулики!» – но побежала к настоятельнице, и уж тогда монахини гурьбой поспешили в подвал под папертью собора, где и обнаружили источник криков.

Кричал как раз Федор Захаров. Как только монахини его освободили, он тут же сказал им: «Глядите скорее двери у церквы! Несчастье у нас большое – воры меня сюда посадили!»

Тут уж бросились монашки к собору, а там и правда – западные ворота взломаны, а иконы похищены.

Захаров потом нам с полицмейстером рассказывал, будто, делая обход монастыря около часа ночи, он услышал какие-то царапанья возле двери на западной паперти собора. Не успел он толком подумать, что бы это могло быть, как двери те распахнулись, а за ними оказались четверо мужиков. У одного был револьвер, а еще у одного – нож. Они деда немного постращали и запихнули в подвал, чтобы не шумел. А сами сделали свое черное дело и были таковы.

Вот и все, что мы знали до вчерашнего дня, как ни старались разузнать побольше.

Городское начальство из-за этого знатно бесилось и даже грозилось нас всех во главе с Панфиловым уволить с должностей. Да только тут кричи не кричи – мало что меняется. Работали все наши не на страх, а на совесть: все вокруг монастыря обшарили, всех поспрашивали, но без толку. Полицмейстер уж решил было, что на том и конец. Судя по мрачному виду его – ходил и обдумывал, когда удобнее рапорт об отставке подать: сейчас али еще потрепыхаться.

А простые сотрудники, все, чтобы не приставали журналисты разных изданий, нахлынувшие в город, предпочитали заниматься чем-нибудь, главное, чтобы подальше от нашего казенного учреждения.

Остался там чуть ли не я один, как помощник и правая рука Панфилова. У меня не было повода скрыться. И это, как ни странно, сыграло мне на руку.

Вот представь себе такую картину, дорогой читатель: сижу я за столом, листаю газету, в которой по десятому разу перечитываю досужие сплетни о том, кто и зачем похитил национальную святыню. И от этого мирного занятия меня отрывает некий господин, постукивая своей длинной тростью по краю моего рабочего стола.

Господин этот имеет вид самый что ни на есть солидный: дорогого сукна костюм, пенсне, идеально подстриженную бородку ну и, наконец, дорогущую витую трость.

– Будьте любезны, молодой человек, – говорит он мне самым светским тоном. – Мне необходимо сделать важное заявление. С кем и где я могу поговорить конфиденциально?

Я украдкой бросаю взгляд на дверь кабинета, за которой скрылся Панфилов, и мгновенно решаю, что беспокоить его сейчас будет неучтиво. У нас уже много народу побывало с момента начала этого громкого дела, и многие утверждали, что им есть что сказать. На деле же оказывалось, что все их сведения были либо не достоверны, либо и вовсе ничем не помогали следствию. То, что нынешний господин выглядел солиднее прежних, меня не слишком обнадежило. А представив, как будет недоволен Панфилов, отвлеки я его по пустякам, то и вовсе утратил сомнения.

– Можете поговорить со мной, любезный. Присаживайтесь. Я помощник полицмейстера Панфилова, Виктор Семенович Успенский. С кем имею честь?

Мой собеседник с некоторой опаской опустился на предложенный видавший виды стул и, опершись о свою внушительную трость, представился:

– Владимир Афанасьевич Вольман, смотритель Александровского ремесленного училища, к вашим услугам.

– Очень рад. Так что же вы хотели заявить, Владимир Афанасьевич?

– Дело в том, что я только сейчас, то есть буквально сегодня утром, связал два совершенно очевидных факта и потому пришел к вам только сейчас, хотя преступление, я имею в виду похищение иконы, произошло уже 4 дня тому назад.

Тут набожный смотритель истово перекрестился.

– Что же вам показалось стоящим нашего внимания? – терпеливо поинтересовался я.