Трудно стать богом - [20]

– Не ответит – тогда буду мало-мало подождать, потом опять мало-мало звонить, – ответил Малянов, вслушиваясь в длинные гудки. Поближе к торфяным болотам… Зачем? И как это возможно, что я, буду анализы у них брать, торфяные они или еще какие-нибудь?

– Не лучший это у тебя друг в жизни, – сказала Ирка, вновь углубляясь в роспись вечерних телепередач.

– Но ведь друг же, – возразил Малянов. – Между прочим, он притчу про этого своего Конфуция рассказывал… Зашел Конфуций к другу, у друга мать умерла, ну тот и зашел выразить этак по-китайски, с миллионом поклонов и словес, свои глубочайшие и искреннейшие соболезнования. А корешок чего-то там веселый скачет, ржет, как бегемот беременный… Поддал, наверное. Конфуций все положенные поклоны и словеса исполнил и удалился, а потом его соседи и спрашивают: как, дескать, ты мог такому невоспитанному… можно сказать, аморальному человеку положенные поклоны бить? А Конфуций и говорит: к узам дружбы нельзя относиться легкомысленно.

Ирка только головой помотала – и тут в трубке наконец щелкнуло и раздался страдальческий голос:

– Кто там?

– Владлен, это Малянов. Решил узнать, как вы… Уже первый час, я подумал, вряд ли разбужу.

– Мы вторую банку допили?

– Конечно, – соврал Малянов.

– Хорошо… Мне помнилось, не допили… полез в пять утра – пусто. Хорошо, что пусто, а то я бы…

– Как сейчас-то? – спросил Малянов, поняв, что продолжения фразы не дождется.

– Уже ничего. Тоска только.

– Ну это дело житейское.

– Разумеется. Прогулялся по набережной. Погода дрянь, правда… зато ветерком освежило. Перенапряглись мы вчера, пожалуй.

– Пожалуй.

– Я тоже все хотел вам позвонить, Дмитрий, узнать, как вы добрались…

– Прекрасно добрался. С трамваем повезло.

– Заблудившийся трамвай?

– Он самый.

– Дмитрий, я… – Глухов неловко, опасливо помялся, – лишнего ничего не… наговорил вчера?

– Да нет, – с простодушным недоумением ответил Малянов. – Болтали о том, о сем, китайские стихи читали… Мне, кстати, понравились. Только очень много имен собственных, путаешься в них.

– Ну это же совершенно иной тип культуры! – сразу оживился Глухов. – Апеллирование к историческому прецеденту, за которым тянется целый шлейф устойчивых ассоциаций и аллюзий, к культурному блоку…»

«…и смущенно пробасил:

– Па, у тебя десятки не будет?

– Вот те раз, – сказал Малянов и опустил руки. Пылесосный шланг, который он держал, собираясь воткнуть его в надлежащее отверстие облупленного доисторического «Вихря», шмякнул по полу. – А что стряслось?

– Да понимаешь, тут такое дело… Я вечером сегодня к Володьке намерен двинуть…

– А там за вход платить надо, – почти не скрывая неприязни, с издевкой произнес Малянов. Володька ему крайне не нравился. Сплошные баксы-слаксы. Судя по отпрыску, семейка была еще та. Из мелких новых хозяев жизни.

– Считай, что угадал. Мы у него компутером забавляемся… они четверку поставили, а на четверке оперативка – во, – Бобка широко развел руки и сразу напомнил Малянову неизбывное «А у нас во такой клоп вылез», – и грузятся игры… ну… офигенные. Но этот редис теперь деньги берет. Часик ув муонстров усяких пошмалял – гони десятку. Износ, грит, амортизация…

Действительно, подумал Малянов. И возразить нечего. В рамках господствующих ныне представлений – все честно. Износ. Амортизация. Рынок хренов.

– А ты не шмаляй, – посоветовал Малянов. – Возьми вон книжку, да в кресло с ногами. И тащиться никуда не надо.

Бобка взглянул ему в глаза и честно сказал:

– Хочется очень.

– Ну, – сказал Малянов, – против этого возразить нечего. Если нельзя, но очень хочется, то можно.

– Я и так стараюсь пореже. Понимаю же, что с башлями напряг…

Поближе к торфяным болотам… Само ломо… Блин, что еще за «само ломо»? На первые слоги надо делать ударения или на последние? Или – по-разному? Самоломанный? Все мы самоломанные, но, может, с его точки зрения, я – в особенности? Может, и так, конечно. Бобка молчит нарушает Гомеопатическое Мироздание тчк. Но при чем тут моя самоломанность? Отстриги хвост… Надо же этак накрутить! Слушайте, ребята, может, я ерундой занимаюсь, и никакой это не Фил?

– Одно скажу, – проговорил Малянов. – В мое время друзья с друзей денег не брали. С таким человеком здороваться бы перестали.

А может, и не перестали бы, подумал он. Смотря кто, смотря где. Идеализирую. Ох, старый стал…

– Ну… – ответил Бобка, разведя руками, и Малянов пожалел, что вообще вякнул. Какой смысл произносить слова, лишенные смысла. – В ваше время деньги на фиг были не нужны. В лавках все равно пусто, а на Майорку только портвейнгеноссе допускались. Нормальные граждане просто чалили с работы, кто что мог, а потом махались бартером.

– Не скажи. За четыре, например, тысячи можно было, например, машину купить.

– Как сейчас – один занюханный бутер в тошниловке, – мигом сконвертировал Бобка.

– В семьдесят первом, помню, я полгода откладывал помаленьку со стипендии – и купил кинокамеру «Кварц» за сто сорок пять рублей. Счастлив был – не представляешь!

– Да, ты показывал про маму молодую, и еще про меня – ползуна. Кстати, я бы с удовольствием опять посмотрел. Вы такие хорошие там, на лыжах.

– Обязательно посмотрим. И, знаешь, я все мечтал: вот вырасту большой, заработаю много денег и куплю за триста рублей кинокамеру с трансфокатором…