Трудная весна - [4]

Но вот год назад с Груней стало твориться что-то непонятное. Началось с того, что она заплакала на улице. Был февраль. На улице лежал мягкий, только что выпавший снег. От него пахло свежим бельем. У горизонта дремали тучи, серые и зловещие, как стая волков. Вспыхнули первые городские огни, желтый свет их смешался с голубым закатным. Девочка медленно шла из школы. Все было, как вчера, как месяц назад. И вдруг послышался чистый, протяжный голос скрипки. Груня остановилась. Из алюминиевого репродуктора у нее над головой неслись печальные и страстные звуки. О чем говорили они, она не могла понять, но они говорили, она это ясно ощущала, о чем-то красивом, далеком, вместе необъяснимо близком. Звуки эти словно жалели ее, звали с собой… Куда? Груня, как во сне, добрела до какой-то скамьи, опустилась на нее. «Боже мой, — думала она, — что же это такое?» Глаза застилали слезы, но это были не те слезы, которые были от обиды, а незнакомые слезы странного счастья.

Музыка умолкла, а Груня все не могла опомниться от того, что пережила. Первый раз в жизни она заметила, как прозрачен вечерний воздух, как огни фонарей радостно бегут, сияют живыми лучами вдоль улицы. Шли прохожие, и у каждого лицо отражало какую-то свою, особенную, должно быть, интересную жизнь. Театральные афиши с большеротыми буквами, синие призрачные люминесцентные трубки рекламы, ветви голых зимних деревьев городского сада — все это звало к себе, пело, кричало: «Груня, иди к нам!».

На другой день девочка нарочно остановилась под репродуктором. Ждала — опять прозвучит вчерашняя скрипка. Но нет, не дождалась. Передавали какую-то лекцию. Ночью Груня сидела на кровати, охватив колени руками, с разбрызганными по спине косами. Неясные мысли проклевывались в ее душе.

А через несколько дней попала ей в руки удивительная книга. Соседка по парте Люда сунула ей в руки томик Горького.

— Читала?

До тех пор Груня ничего не читала, кроме учебников и «Евангелия». Открыла твердую обложку словно дверь в дом доброго и сильного человека, и скоро началось что-то похожее на болезнь, на бред. Читала на всех уроках. Когда вызывали отвечать, вставала, говорила тихо:

— Я не готова.

Получала двойку не огорчаясь и ждала только, чтоб оставили в покое. Ничего на свете не было важнее этих дорогих страниц.

Через два дня вернула книгу. Люда рассмеялась:

— Ну ты сумасшедшая… У тебя глаза стали какие-то большущие, как фонари.

Да, с глазами что-то сделалось. Они видели теперь острее, чем прежде. Потом Люда принесла «Как закалялась сталь», затем «Анну Каренину». Груня читала ночами, стоя на кровати, ловя страницами тревожные блики лампадки.

3

Шли дни. Прежний тупой покой не возвращался. Напротив, с каждым днем все явственнее росло ее смятение. Все чувства Груни внезапно обострились. Слух по-собачьи улавливал тончайшие шорохи жизни. Ей чудилось временами, что кожа ее истончилась, стала прозрачной для каждого ветерка, и ничтожные обиды, на которые она прежде не обратила бы внимания, теперь проникали вглубь и дотрагивались до чего-то внутри, что было чувствительным, как открытая рана.

Наступила весна. Звук весенней капели тревожил ее словно ночной стук в дверь. Стук, когда кого-то ждешь. Беспричинно ей захотелось быть красивой, изящной, ловкой. «Это грех — такие мысли, — пугалась она. — А кто сказал, что грех? Отец? А разве он сам живет без греха?»

Один случай она не могла забыть. Еще зимой, когда готовились к елке, по классу зашуршали таинственные шепотки. Девчата по секрету сообщали друг другу, у кого какой костюм к маскараду.

— А ты что готовишь? — спросила Люда.

— Ничего, — отвечала Груня, мучительно краснея.

У Люды был прошлогодний, не нужный ей маскарадный костюм. После школы она утащила Груню к себе. Они затворились в спальне. Груня скинула ученическую форму и надела что-то легкое, искристое, высоко открывающее ее длинные смуглые ноги. Из зеркала на нее глянула стройная прелестная балерина с блестящими от счастья глазами.

Груня сцепила руки над головой, отошла, пятясь на цыпочках, на середину комнаты.

— Чудесно! — воскликнула Люда, от радости хлопая в ладоши. — Ты только не так причесана.

Пошли в ход гребни, заколки. Они не заметили, как прошло время. Домой Груня бежала, замирая от ужаса, что опоздала, сжимая под мышкой газетный сверток с подарком.

Отец встретил ее в сенях. Он загородил собою дверь, спросил глухо, спокойно:

— Где шлялась?

Груня не отвечала.

— Это что?

Он выхватил у нее сверток, распахнул, вскинул на руках сверкающее облачко тюля и тотчас же скомкал в кулаке.

— Спросилась?

Ударил в лицо жесткой, как железная лопата, ладонью. Груня упала. Отец наклонился над ней и вытер с пальцев о подол ее юбки брызнувшую каплю крови. Девушка поднялась, вышла пошатываясь на улицу, и, прислонившись к воротам, заплакала.

Парень в белой вязаной шапочке и лыжном костюме остановился, подошел к ней и, наклонясь, участливо спросил:

— Что с вами?

Груня отвернулась, махнула рукой: «Уходи».

Физическая боль почему-то забылась, а вот то, как отец вытер пальцы от крови, слегка брезгливо поморщившись при этом, осталось прочно. И тот случайный прохожий, который пожалел, тоже не забылся. Может быть, она его и встретит когда-нибудь.