Трудная книга - [27]

ЧАСТЬ II

На подступах

Итак, будем исследовать. Есть такой афоризм: «Оборона города решается на подступах». «На подступах», и притом иной раз на очень дальних, решается и судьба человека. Вот мы говорим: характер. А в чем истоки его, от чего он зависит и как складывается? Исследовано ли это в достаточной степени? Наследственность? Может быть. В какой-то мере, даже несомненно. В какой? Ведь если только наследственность, тогда от одной яблоньки падает одно яблочко, от другой — другое, и вся жизнь попадает «на круги своя», приобретая безнадежный и безрадостный смысл.

Вот два маленьких, случайных наблюдения:

Вагон поезда. У окна сидит молодая мать с ребенком на руках. Она вся светится счастьем. Ребенок начинает вводить ручонкой по стеклу, ему весело, она таким же веселым и счастливым голосом говорит ему:

— Ну зачем? Ну зачем ты, голубенький мой? Смотри, какие ручки стали грязные. У, какие они бябякие, какие нехорошие они стали, эти ручонки.

«Голубенький» мал, он еще не говорит и, конечно, не понимает слов матери, но он чувствует их. Тон ее голоса, ее безграничная, идущая из глубины души нежность, несомненно, понятны ему, и добрым, мягким светом освещается мир, в котором он начинает свою жизнь.

А вот другое. Московская булочная, в очереди в кассу стоит молодая женщина, около нее маленький, лет четырех, мальчик. Пока она платила деньги, мальчик отошел к окну и смотрит оттуда на улицу. Мать спохватилась, окрикнула его, а увидев, заругалась:

— Ну куда ты ушел? Ну что за ребенок такой? Господи!

В голосе зло и раздражение, и также зло и враждебно посмотрел на нее мальчик.

А не закладываются ли здесь, в этом возрасте, в этих мелочах жизни краеугольные камни будущего здания человеческой личности? Не зачинаются ли здесь два будущих разных характера, с которыми потом встретится школа и тоже отнесется по-разному к ним, глядя по тому — в ком, в каком человеке, в какой педагогической душе будет олицетворена эта школа? Она может поддержать хорошее и выправить, смягчить плохое и, наоборот, может заморозить пробившиеся добрые ростки и усугубить злые, и человек пойдет дальше по жизненному конвейеру, принимая одно, отталкиваясь от другого, и вот он уже — характер, самостоятельная и действующая единица жизни. Но как же все-таки сложилась эта единица? Все ли нам ясно, да и стараемся ли мы это выяснить и отдать себе отчет в совершившемся?

Вот почему, для начала, я хочу предложить один такой очень искренний отчет, вернее, самоотчет и самоанализ. Это — письма одного известного полярного летчика, коммуниста, человека безграничного мужества, много раз смотревшего в лицо смерти, человека честного, сурового к себе и к людям, и несгибаемого и потому порвавшего с собственным сыном, оказавшимся ниже его нравственных требований.

В Русском музее, в Ленинграде, есть интересная картина известного художника-демократа Ярошенко: «Спор старого с молодым». Старик отец и сын. Отец сидит, откинувшись в кресло. Он, видимо, что-то сказал, какой-то свой, решающий аргумент, но сын — горячий, убежденный, устремленный — говорит ему что-то неопровержимое и страстное. Рука отца нетерпеливым движением пытается остановить этот наступательный поток мысли, но не может, потому что новое сильнее, новое неудержимо и всесильно. А здесь…

Впрочем, давайте прочитаем сами письма.

15.XI. Здравствуй, Алеша.

Я уже давно понял, мое молчание лишь углубляет отчужденность между нами. Оно недостаточно ощутимо для тебя и даже, вероятно, укрепляет в заблуждениях относительно случившегося. Однако мне очень не легко заставить себя дать законченную форму тем мыслям, которые уже давно лишили меня покоя.

Дело, Алеша, не только в том конкретном факте, который послужил поводом для нашего разрыва. Дело гораздо серьезнее. Это не пустяковая размолвка, не прихоть, не каприз и не игра самолюбия. Я долго боялся сказать это самому себе, но теперь стало необходимостью сказать это и тебе. Ты обидчив и необъективен, в разговоре нетерпеливо сбиваешься на защиту или оправдание той или иной частности, и убедить тебя бывает невозможно. Я резок и горяч в своих оценках. Если мы начнем разговор с частностей, это уведет нас от главного. Частность всегда спорна. Она может быть вызвана случайными причинами. Одним словом, индукция как метод в нашем случае непригодна. Значение частностей может быть понято более правильно, если идти от общего.

Кроме того, мне хотелось бы отвлечься от тебя как личности, выяснить сущность явления. Тем самым избежать влияния личных эмоций при рассмотрении явления, имеющего общественный характер. Поэтому я исключаю все, что могло бы носить характер моей личной обиды и личных упреков. Исключаю, по возможности, и то, что может грубо обидеть тебя и отвлечь от объективного рассмотрения того основного, ради чего я взял на себя этот тяжкий труд.

Это письмо — результат долгих и нелегких для меня раздумий. И прежде всего, кровной озабоченности судьбой близкого человека. В какой-то мере это и чувство ответственности моей перед партией: какого гражданина я дал Родине. Во всяком случае, в данный момент в моих суждениях нет ни озлобления против тебя, ни других низменных эмоций. Скорее наоборот, правильно понятая любовь к тебе движет моим пером. Ты можешь опровергать, возражать, доказывать, в чем я неправ. Но я хочу, чтобы возражения твои не были продиктованы уязвленным самолюбием и поспешными суждениями. Я не жду от тебя быстрого ответа, хочу, чтобы ты честно подумал над своей судьбой, над своими ошибками в восприятии жизни.