Трубачи трубят тревогу - [91]

Бой — это весы. То одна чаша, то другая перевешивает. У входа в Старую Гуту чаша весов резко склонилась в нашу сторону, мы смяли и изрубили конницу Палия, уничтожили ее командира Глушака, ворвались в село.

Палий перешел границу, имея в отряде, кроме 900 пехотинцев, всего лишь 25 сабель. Вместе с приставшими к нему бандитами из пограничных лесов образовалась конная группа в 200 человек. Теперь из этой группы едва ли с полсотни всадников спаслись от ярости наших бойцов.

Но Палий еще не был побежден. Поняв, что Згарок больше не повторится, и не ожидая пощады ни для себя, ни для прочих диверсантов, он действовал смело, решительно, и эта храбрость атамана питалась его отчаянием.

На пригорке, впереди угловой одинокой хаты, крупный всадник в шлеме-буденовке, размахивая обнаженным клинком, подавал команды своим старшинам. Этот петлюровец на сером коне и был атаман банды полковник Михаил Палий. Заметив мою темно-серую папаху с красным верхом, длинную кавалерийскую шинель со знаками комполка на рукавах и орденом в красной розетке, привстал в стременах. 

Я чуть сжал бока лошади, и этого было достаточно, чтобы она, вытянув шею, ринулись вперед. Еще два — три броска — и мы сойдемся с Палием. Конь атамана грузнее и стоит на месте. А я, несясь на него полным карьером, думал, что преимущество на моей стороне: масса, помноженная на скорость, без сомнения, сыграет свою роль.

Но что это? Почему Палий так спокоен? Секрет очень прост — у ног атаманского коня, зарывшись в бурьян, со станковым пулеметом застыли два гайдамака. Но есть еще выход: впереди, справа от всадника, у подножия пригорка, склад зерна — гамазей. Не удалось сойтись с атаманом грудь с грудью... Из-за укрытия, в ожидании выручки, сигналя клинком, можно будет управлять боем. Но... застрочил пулемет. Пули срезали лошадь на прыжке. Секунда — и моя нога под тугим боком Марии. Кобыла застонала. Подняв голову, жалобно посмотрела на меня. В тот миг, когда она, вытянув шею, ослабила нажим, удалось вытащить ногу, подняться с земли. На шинели кровь. Подумал — ранен, но в горячке не чувствую боли. В голове — карусель. «Хоть и убьют, — вспыхнула мысль, — полк не рассыплется. Во время учений каждый сотник получил богатую практику». С замиранием сердца каждую секунду ждал и выручки, и губительного огня бандитского «кольта». Но гайдамаки не стреляли. Очевидно, задумали взять меня живым. Они находились в двадцати — тридцати метрах.

Вдруг палиевцы открыли огонь, но куда-то в сторону. С зажатым в руке пистолетом, пристально наблюдая за атаманом и ожидая, что вот-вот он двинется вперед, я не мог обернуться. Мне было ясно, что кто-то из наших людей, поспешив на помощь, был остановлен огнем «кольта».

Но вот из-за гамазея донеслось звонкое «ура». Застыв, я ждал смертельного удара. Пулемет забил, только не по мне, а по Семивзорову, кинувшемуся с фланга на Палия. Казак в один миг растянулся на земле, но этого мига было для меня достаточно, чтобы тремя прыжками очутиться за гамазеем. Через минуту, двигаясь по-пластунски, сопровождаемый Халауром, приполз и Семивзоров. Не теряя обычного задора, он забарабанил:

— Либо в стремя ногой, либо в пень головой. Вот и пригодился кривой Семивзоров! — Ощупав руки, ноги,  спросил: — А вас, комполка, не прикаючило? Вот дончака жаль, начисто срезали, гады!

Коротким замешательством сотен, не успевших ворваться в Старую Гуту, воспользовался атаман. Он двинул пехоту во фланг нашей остававшейся еще в лесу колонне. Гайдамаки бесшумно подошли на близкую дистанцию и открыли меткий, частый огонь. О том, чтобы в конном строю атаковать в густом лесу пешие цепи, нельзя было и думать. Оставалось одно — пробиваться меж деревьев на простор. И наши люди это сделали под прикрытием пулеметов Григория Ивантеева. Таким образом, наш второй дивизион, батарея и весь 8-й полк в полукилометре от Старой Гуты были вышиблены палиевцами из леса.

«Наша пехота, — вспоминает петлюровский поручик Доценко, — открыв частый огонь, с криками «слава!» двинулась вперед. Москали не устояли...»

Что ж? Нельзя утверждать, что нам сопутствовал один лишь успех. Били мы, били и нас. Палий представлял собой опасного противника, особенно если учесть его контингента — стреляных волков. И справиться с ними было нелегко.

Вдруг из-за хат с разных сторон рванулись к нам три всадника. Один из них был Царев, другой Бондалетов с Громом в поводу, а третий — трудно было этому поверить! — Очерет.

Мне показалось, что я его вижу во сне. Но он уже вел свободного коня — одного из брошенных палиевскими всадниками. За амбаром мы могли стоять спокойно Выехавшие из леса пулеметные тачанки взводного Фридмана открыли огонь по Палию и по его охране. Очерет, не выпуская из рук поводьев трофейного коня, сделал ревизию гайдамацкому седлу. Как только он поднял крышку кобуры, из нее посыпались петлюровские кокарды с желтым трезубцем на голубом фоне. Кокард хватило бы на целый полк.

Спустя несколько минут ни Палия, ни его пулемета на пригорке уже не было. Мы, пять всадников, направились в ту сторону, куда ушли наши головные сотни.