Трубачи трубят тревогу - [103]
Надо отдать должное желтоблакитникам — они создали немало трудов о своих «подвигах». Выпущен ряд монографий, издана книга «Зимовый поход». Диверсии осени 1921 года — «второму зимнему походу» посвящен почти весь 3-й том сборника «За державнiсть» («За государственность»), изданного в Калише в 1933 году. Можно прямо сказать: перья петлюровцев превзошли их мечи.
К сожалению, в нашей советской печати почти ничего не рассказано о тех значительных событиях. Чем же объяснить, что в этом отношении петлюровцы оказались впереди? Тем, что для нас, учитывая наши масштабы, вылазка Тютюнника и Палия явилась лишь эпизодом, пусть и кровавым, но эпизодом. Для желтоблакитников в этом бандитском наскоке был весь смысл их жалкого существования. И они, выброшенные на свалку истории, постарались красочно разрисовать свои несуществовавшие успехи.
В госпитале, где не было рентгена, мы с Запорожцем не соглашались на ампутацию. Семивзорову, которого вскоре привезли в Муры (винницкий госпиталь), ногу отрезали.
Десять лет, с 1911 до 1921 года, донской казак провел в седле. Сначала в корпусе генерала Келлера дрался «за веру, царя и отечество» против австрийцев. Затем в корпусе Мамонтова проливал кровь за донских атаманов. Напоследок, осознав вину перед народом, в рядах червонных казаков, не щадя жизни, отстаивал дело рабочих и крестьян. Добросовестно заслужив отпуск, Семивзоров опасался ехать домой. Отважится ли теперь бесстрашный донец, уже безногий, вернуться в родную станицу, куда доныне ему «не было ходу»?
В госпитале мы с Запорожцем долго были прикованы к постели. Каждому из нас, извлекая обломки костей, сделали по четыре операции под наркозом. Лякуртинец приуныл. Рука в локте не сгибалась. А ведь он непрестанно мечтал о чапыгах плуга!
В винницком госпитале лечили и нашего штаб-трубача Скавриди. Как бы ни потешались казаки над рвачеством Афинуса, мы знали, что он много помогал матери.
В природе каждого человека есть свое — основное и чужое — наносное. Свое всегда берет верх, особенно в моменты наивысшего испытания человеческих чувств. Разве «одесский арап» — так звали Скавриди в полку, — совершивший под Стетковцами подвиг, не раскрыл в тот день лучшие задатки своей души? Разве он, включившись в общий порыв, не выбросил из сердца вместе с животным страхом груз одесского дна?
От комкора раненым привезли наградные часы, а мне из полка — серебряную шашку с чеканкой на клинке: «За разгром Палия».
Бондалетов, круглые сутки проводивший у моей койки, восхищаясь подарком, говорил:
— Молодцы хлопцы. Об этой шашке они мне еще в Янушполе говорили.
Однажды Бондалетов прочитал в палате раненым заметку из «Винницких вестей». «Разгромом банды Палия, — писали «Вести», — доблестное червонное казачество прибавило еще одну заслугу к славе своих победоносных знамен». Вскоре нам стало известно, что Литинский уездный исполком преподнес 7-му червонно-казачьему полку Красное знамя за разгром Палия.
К твердыням науки
Наконец весной я очутился в Киеве, куда меня перевезли из Винницы. Как-то на Александровской улице, недалеко от нынешнего Музея украинского искусства, мы встретились с Котовским.
Григорий Иванович был в длинной шинели, в красной фуражке, при серебряной кавказской шашке. Направляясь ко мне, Котовский перешел улицу, поздоровался. Бережно дотронулся до черной косынки, на которой покоилась раненая рука.
— Слыхать, попало вам крепко. Ничего, это бывает. Выздоровеете. Еще повоюем с вами. А помните встречу у Соседова? Ну, как с питанием? Где живете?
Вечером подъехал к моей квартире «вридло» (временно исполняющий должность лошади). Этим видом транспорта, за неимением другого, широко пользовалось население Киева. Толпясь у вокзалов и пристаней, грузчики с тачками, готовые доставить кладь в любой конец, предлагали себя наперебой: «Граждане, дешевое вридло! Кому нужно вридло?»
Тачечник привез мне щедрый подарок Котовского — огромный пакет с продуктами.
Покидая, еще с подвязанной рукой, Киев, я думал о Котовском и как будто слышал его прощальные слова:
— Вот как оно получилось — мы с вами провожали гайдамаков за Збруч, и нам же пришлось встречать их из-за границы.
Тридцать километров от Винницы на машине комкора Примакова мы одолели за один час. В Литине пересели с Бондалетовым на тачанку Земчука. Ну и дорога! Наше путешествие в Хмельник было, по сути говоря, балансированием на краю пропасти. И, как выяснилось потом, случилось поистине чудо, что мы не очутились на ее дне.
За Литином пошел топкий, развезенный весенним паводком шлях. Даже наши сильные выездные кони, погружаясь по колено в вязкое месиво, с трудом волокли легкую тачанку.
К обеду наконец-то попали в Ивчу. Здесь, у въезда в село, где улица представляла собой непроходимое болото, кони, которым грязь доходила до самого брюха, вовсе стали.
На счастье, хата Мазур находилась неподалеку. Показавшись у калитки, Параня сразу поняла все. По колено в грязи бросилась в соседний двор. Вскоре из раскрытых его ворот, низко опустив круторогие головы, показалась пара быков. Их босоногий хозяин, закатав брюки, молча привязал веревочные концы, навернутые на ярмо, к дышлу нашей упряжки. Двигаясь на буксире, мы вскоре въехали на широкую площадь села. Здесь, передохнув, лошади пошли сами.
