Тройная медь - [7]

— Хорошо, хорошо, — не желая форсировать события, чуть не испуганно сказала Ирина Сергеевна. — Дагестан, Домбай, каникулы… Да бог со всем! — воскликнула она с какой-то лихостью. — Давай перейдем к понятиям более приятным, а то ночь уже, ехать пора. — Она подошла к шкафу, с некоторой загадочностью оглянувшись на Алену, сняла с него несколько свертков. — Тут есть, что тебе примерить. — Встав на колени на полу, с торопливой щедростью принялась разворачивать свертки. — Вот! — Ирина Сергеевна вытащила платье, встряхнула и кинула на тахту. — А вот это! Нравится?! Боюсь все-таки, ты малость пополнела. Сейчас начинай следить за своим весом. В Союзе так много располневших женщин, просто бросается в глаза.

«Она знает что-то конкретное, — думала Алена о матери. — Если у отца кто-то есть… — И от этих слов „кто-то есть“ возникла догадка. — Как же я прежде не сообразила? Вот отчего последнее время он рассеян, со мной холоден, даже раздражителен. — Она вспомнила прошлое воскресенье и с каким-то горьким чувством представила, как тщательно брился отец, как сам гладил себе костюм, а потом оделся, ушел куда-то. И вернулся поздно… — Да! Да! Что-то есть… На Новый год он сказал: „Верно, последний раз встречаем вместе. Ты совсем взрослая“. Так грустно сказал и по голове погладил… Может, он решил жениться, хочет привести ее в дом, а тут — здрасьте — экземплярчик со второго курса: музыка, которую все они почему-то ненавидят до судорог, телефонные звонки, зарядка утром по полной программе, наконец, сравнение моей молодости с ее, мягко говоря, возрастом… Ведь ей, верно, за тридцать… Надо думать, для нее это будет постоянный раздражитель. Само мое присутствие в доме станет препятствием для их нормальных отношений. И отец, конечно, все понимает, да сказать неловко…»

Думая об отношениях с отцом, Алена отрешенно смотрела на легший рядом с ней на тахту замшевый костюм, но едва вдохнула его запах, запах сырого мела, как сразу увидела, какой он необыкновенный — синий с отливом, и узорчато прострочены воротник, манжеты, край подола…

— Ты лучше посмотри, что за летнее! — говорила мать. — Взгляни, взгляни. Можешь считать, прямо от Диора. Я, конечно, не все тебе привезла, что задумала; не отъезд был, а какое-то стихийное бедствие… Это хамство тамошних властей… бррр… — Она зябко повела плечами.

Вещи, разложенные перед Аленой матерью, были настолько хороши, что радость обладания ими утешила и растворила в себе печаль испуга от новых отношений с отцом.

«От Диора, от Диора», — повторила про себя Алена и представила, как весной появится на факультете в этом воздушном голубом платье. И встретит Юрьевского. И тот, посмотрев на платье — он обязательно заметит, — спросит с любознательностью ценителя: «Откуда?» Откуда, откуда… Она обронит небрежно: «От Диора…»

«От Диора». — И она беспечно улыбается матери, а та, передразнивая ее, переводит на своем лице эту ее улыбку в улыбку кокетства, подняв взгляд загадочно блеснувших глаз вверх и в сторону. И они смеются и бросаются друг к другу и горячо целуются.

5

Шахматами Анатолий Сергеевич увлекался в детском доме. И был там первым. Он ходил в шахматный кружок при Дворце пионеров, изучал теорию и, хотя с тех пор играл от случая к случаю, привык считать себя в шахматах человеком сведущим.

С виду позиция на доске казалась спокойной. Необычным было то, что противник, оседлав стул, сидел спиной, но при том отвечал на каждый ход так быстро, будто знал наизусть, что должно происходить в партии.

Это настораживало Анатолия Сергеевича, по какой-то странной ассоциации напоминая ему то, что случилось с ним более двух суток назад в ресторане отеля «Шато-Лорье» на берегу замерзшего и заметенного снегом канала… Еще и сейчас была свежа досада за страх, пережитый им, когда в холодных и скользких наручниках его вывели из ресторана на улицу под легкий снежок, слепящие вспышки блицев и любопытствующие взгляды людей из притормаживающих машин. Проезжавший по набережной фургончик, один из тех, в которых перевозится пожертвованная старая мебель, тоже в это время остановился у ресторана; и Анатолий Сергеевич почему-то решил, что двое молодцов, с излишней цепкостью держащих его под локти, запихнут его непременно в этот убогий фургончик…

Федор назвал ход. Взглянув на доску, Чертков с любезной насмешливостью предупредил:

— Так еще пешку теряете. Мой совет: повернитесь лицом к действительности, пока не поздно.

— Назад не перехаживаю, — буркнул Федор.

— Что ж, говорят наобум, а ты бери себе на ум, — усмехнулся Анатолий Сергеевич, ловя себя на неприятном ощущении, что вслушивается в интонации голоса парня и тяготится тем, что нельзя перехватить его взгляд, чтобы проверить, не вводят ли его в заблуждение.

В это время и вошла Алена. Она была в новом голубом платье, в том самом, «от Диора».

Анатолий Сергеевич медлительно поднял лобастую голову от шахмат и невольно залюбовался ею. Она действительно была похожа на свою мать в молодости. Ему даже показалось, что именно такой помнилась ему всегда Ирина с первой минуты их знакомства.

Тогда он вернулся в Москву в сентябре, потеряв в маршруте одного из лучших друзей, Лешу Баданова. Они пошли в этот сложный десятидневный маршрут вдвоем и уже где-то в конце его, выходя, на базу, поднимались по крутому кулуару — узкой корытообразной ложбине, — как внезапно начавшийся камнепад унес Лешу вниз. А сам он успел вжаться в какую-то ложбинку с прочным козырьком, и теперь лишь никогда не загоравшие узенькие короткие шрамики на лбу и на левой щеке — порезы от мельчайших осколков камней — напоминали ему о скрежещущем грохоте того камнепада, о страхе перехватившем сердце… В Москву он приехал подавленный; первой встречей, после которой он начал приходить в себя, было знакомство с невесткой Веры Константиновны. Он зашел, как всегда после полевого сезона, к Вере Константиновне, бывшему директору детского дома — человеку, который подобрал его, голодного беспризорника, и дал и вторую жизнь и судьбу, — но застал только Ирину, о которой еще прошлой зимой слышал от Веры Константиновны: