Тройная медь - [6]

— Мама, ну, что ты, — сказала Алена, отворачиваясь, и не выдержала — фыркнула и начала смеяться.

— Ты что? — от обиды не совладав с голосом, спросила Ирина Сергеевна, откашлялась и, выставив перед собой руку, принялась рассеянно рассматривать и поправлять кольца.

— Да он мне никто, и звать никак, — шепотом говорила Алена и давилась смехом, откинув голову назад. — Ну, честно…

И снова смеялась, и так заразительно, брызгая синим из хитро прищуренных глаз, что Ирина Сергеевна оттаяла, размягчилась и, желая сказать нечто поучительное и невольно строя эту фразу по-английски, в который раз за сегодняшний день осознала, что английский теперь долго не понадобится, и, испытав от этого и грусть и какое-то облегчение, тоже начала смеяться.

Ирина Сергеевна крепко взяла Аленины пальчики в свои, холодные, потянула, усадила дочь рядом.

— Ну! — сказала она и Алене и себе, этим «ну» — останавливая смех, и осведомилась: — Как тут у папы отношения с Еленой Константиновной?

— Успешно осуществляют диалектический принцип единства противоположностей, — весело отрапортовала Алена.

— А если серьезно?

— Нормальные. — Алена недоуменно муть выпятила нижнюю губу: что за вопросы? Ей не хотелось говорить о мучительной для нее каждодневной борьбе между Еленой Константиновной и отцом.

— Вот и хорошо, — задумчиво сказала Ирина Сергеевна. — Я к тому… — Она помедлила, нежно провела кончиками пальцев от шеи дочери к ямочке на подбородке, щекой прижалась к щеке. — …Не переехать ли тебе к нам? На время хотя бы…

Алена мягко отстранилась, и, испугавшись этого движения, как отказа, Ирина Сергеевна принялась перечислять свои доводы:

— У тебя сессия, а на дорогу ты вон какую уйму времени теряешь. И вообще, отсюда ни в театр, никуда! Это же бог знает какая далища… Но, по правде говоря, все дело в отце. Ты правильно пойми меня. Мы с тобой должны подумать о нем. Он — талантливый человек, но эта неустроенность быта… Никто из серьезных людей так не работает.

— Да я-то ему чем мешаю? — обиделась Алена. — Все делаю…

— Это только кажется, — остановила ее Ирина Сергеевна. — По существу, ему приходится думать и о тебе и о Елене Константиновне… У тебя собственная жизнь начинается, это в порядке вещей. — Она осторожно за подбородок повернула лицо дочери к себе, всмотрелась, любуясь, сказала грустно: — Даже я с этим смирилась. А папа все видит тебя ребенком и переживает, будто за маленькую…

Никогда Алена не задумывалась, как отец относится к ней, как она к нему; просто любила его и знала, что он ее любит, и хотела, чтобы это продолжалось долго-долго. Мешать отцу работать?! Нет, это было невозможно… Мать была далека от их жизни и не могла смотреть на вещи реально.

— Извини, но ты должна понимать и другое: у отца может быть не только творчество и ты, но и какая-то своя личная, — Ирина Сергеевна с некоторой многозначительностью произнесла слово «личная», — жизнь. Было бы эгоизмом с твоей стороны не думать об этом. Право на это имеет каждый человек… — убеждающе говорила она, наслаивая на недоверчивое недоумение дочери все новые и новые мысли, которые, оказываясь гораздо просторнее произносимых слов, выстраивали в Аленином воображении картины иной жизни, где отец из любимого навеки человека превращался в человека, ею не знаемого, чужого…

И, словно для того, чтобы закрепить в ее сознании это новое видение отца, мать сказала с долей насмешки над собой, но в то же время, и не без женской гордости:

— Не меня же одну он ангажирован любить всю жизнь. Есть же у него какая-то женщина…

— Не знаю, — растерялась Алена.

— Глупышка, я и не спрашиваю. Я стараюсь растолковать тебе причины, по которым пришла к выводу, что ты должна пожить у нас. Пока, хотя бы на время сессии… — Она осеклась, подняв глаза и увидев, как медленно заливает румянец стыда милое лицо дочери. И ей самой стало так больно и стыдно, что она принялась торопливыми словами заговаривать эту боль и стыд: — Или на каникулы?.. Что сбивать тебя с определенного режима? Знаешь, у меня по Москве ностальгия… Вы-то все ругаете — то не так, это не так, а меня просто в магазине потолкаться тянет… Побродим, зайдем туда, сюда… Вдвоем? А?

— Не знаю, какой расклад будет на каникулы, — стараясь взять себя в руки, сказала Алена с нарочитой небрежностью. — Может быть, на Домбай, на лыжах кататься… Или в Дагестан, на экскурсию…

Смущение дочери, глянувшейся ей попервости, особенно рядом с Федором, такой взрослой, такой по-женски равной ей самой, это смущение подсказало Ирине Сергеевне, насколько дочь ее неопытна в житейских делах.

«Провинциальная барышня», — подумала Ирина Сергеевна с особой сладостью от сознания того, что дочери необходимо руководство, что она была права, загадывая там, за границей, среди суетных дел и напряжения последнего времени, когда-нибудь наконец заняться дочерью. Теперь она ощутила особый прилив сил — жизнь в Москве, которая ей, так пристрастившейся к перемене мест, не сулила, казалось бы, ничего, кроме скуки домашнего хозяйства, привычной колеи знакомств с ее зачастую эфемерными привязанностями, нужными дружбами, с тонкой сетью сплетен и анекдотов, — обретала новый и такой прелестный в своей естественности смысл. Она мать, и у нее есть дочь!