Троя. Герои Троянской войны - [259]

Сандлер присвистнул.

— Честное слово! Гелен этот выпадает из галереи образов. Ну в самом деле — такие античные богатыри, такие красивые ребята, и тут такая скотина. Прямо современный тип какой-то вклинился!

— Да он не один там, — возразил Миша. — Парис лучше, что ли?

— С одной стороны, верно, не лучше. Но он хотя бы из мифа…

— Так и Гелен из мифа, еще как из мифа! Только известен куда меньше Париса! — махнул рукой Ларионов. — Про эти его козни там нет ничего, но о том, как он предал Трою, якобы зная заранее, что троянцы потерпят поражение, миф повествует совершенно определенно. И именно он, согласно мифу, становится последним мужем Андромахи, после того, как погибает Неоптолем.

— Об этом и я что-то читал! — нетерпеливо воскликнул Виктор. — Но теперь-то мы знаем, что все это было не так, верно? И Неоптолем не погиб, по крайней мере, не погиб тогда… ну, в храме, у алтаря, когда женился на Андромахе, да и Гектор живехонек. И вообще, логика древних греков эпохи Гомера вполне понятна: не осталось женщине иного выхода, как выйти за предателя и подонка, ну что же — воля богов, значит! Но, как я понимаю, в эпоху, когда писалась наша повесть, женщины думали еще немного иначе?

Каверин, не удержавшись, расхохотался.

— О-ой, Витя, Витя, не стоило тебе бросать институт, честное слово! Ну ничего уже не помнишь, а рассуждаешь абсолютно верно. Да, в Крито-Микенскую эпоху, я уверен, и воспитание, и мировоззрение женщины были куда шире, чем в последующие несколько веков. И это — не отголоски матриархата, а следствие общего высокого уровня развития общества. Да и мужчины были куда образованнее и свободнее. Вместе с тем, до такого маразма, как эмансипации всякие и феминизмы, дело у них не дошло, потому они и заложили, так сказать, фундамент для будущего прихода Православия на их землю. Я говорю, конечно, не о диких по сути ахейских племенах — но Андромаха и не имеет к ним отношения.

— Александр Георгиевич, — вмешался Михаил, едва Каверин умолк, затянувшись трубкой, — все это понятно, и с Геленом, и с поздней трактовкой его образа. Вы нам об этом рассказывали — нивелирование нравственных позиций, и так далее… А что в конце свитка?

— А в конце, — усмехнулся Каверин. — обрывок разговора Андромахи с Фениксом и со слугами. Сперва мне показалось, что, оторванный от начала, он ничего собой не представляет, и его можно опустить, заменив пересказом, но последующие события повести доказали мне, что этот кусочек очень даже нужен. Виктор, будь любезен, не мелькай перед лампой. Лучше сядь.

— Будешь тут сидеть, когда такие мерзости творятся! — взмахнул руками Сандлер. — Хрен знает, что!

— Так в любом случае, все уже кончилось три тысячи лет назад, и беготней взад вперед ничего не изменишь! — Каверин пыхнул трубкой и взял со стола остальные листы. — Итак, начинается остаток смытой главы со слов Феникса:

* * *

— … эти троянские разбойники ведь не ограничились грабежом в городке — воины мне сообщили, что бродяги угнали половину овечьего стада, которое паслось на одном из склонов холма, выше городка. А вторая половина овец с перепугу разбежалась. Основные промыслы там — сыроварение и прядение шерсти, так что люди просто в отчаянии. Да у них еще и пастух — человек опасный. Прискакавший из городка воин сообщил совсем неприятную весть — говорит, этот самый пастух рассвирепел от такого бесчинства и, взяв посох, отправился сюда, в Эпиру. Хочет жаловаться тебе, царица!

— Что за чушь! — вырвалось у Андромахи. — Чем может быть опасен пастух? И он ведь идет жаловаться, а не убивать меня, или я не так поняла?

— Ты так поняла, а я сказал, как мне передали, но вся беда в том, что этот пастух может прийти с жалобой, а потом устроить драку. О нем ходят самые дурные слухи. Это Полифем — громадный одноглазый детина невероятной силищи, которого боится вся округа. Он был пьян в тот день, когда троянцы устроили разбой со стадом, но и то троих из них, говорят, искалечил. А теперь вот идет сюда, и я бы не стал пускать его во дворец…

— О боги, мне сейчас только и дел, что до этого Полифема! — не выдержав, закричала царица. — Со мной он драться не будет, а захочет убить, пускай убивает! Это лучше, чем идти за Гелена!

Царица понимала, что совершенно напрасно говорит все это Фениксу, тот ничем не может ей помочь. В глубине души она даже испытывала удивление, видя, что старик до сих пор проявляет к ней сочувствие и выказывает преданность. Он должен был считать ее виновницей смерти Неоптолема… ведь он, наверное, все-таки верил в эту смерть! А она? Андромаха вдруг спросила себя, не начинает ли тоже верить? Иначе разве могло бы сейчас все это происходить? Бунт стражи, готовой убить ее, если она не выйдет замуж и не перестанет быть царицей Эпира, чудовищная наглость бывших морских разбойников, захвативших ее сына и угрожающих его смертью… Все угрожают ей, все! И Гелен, такой преданный, такой спокойный, готовый усмирить общее недовольство, вызволить Астианакса, готовый на все, если только она скажет ему «да». А она скажет, он в этом уверен, потому что у нее больше нет выбора! Выбор был, пока Астианакс оставался рядом, пока его жизни ничто не грозило, и пока возле него был Пандион. Теперь Пандион мертв, а ее сын…