Тростниковая флейта - [2]

И отражаюсь сразу в двух морях.

Луна обводит тёмный силуэт,

Предполагая новую волну Прилива.

И крылатый бег часов,

Ещё не обозначенных в воде,

Не знает, как переступить рассвет.

И я, сдирая донные пласты,

Пытаюсь угадать, где скрыта твердь.

Но только мрамор многих Атлантид

Распарывает плоть зелёных волн

Подводных, неродившихся морей.

Поскольку море – плоскость, и на ней

Должна быть неоткрытая земля.

Ещё не знал о шаре Магеллан,

А я уже чертил его маршрут,

Играя с настоящим кораблём

В огромной луже посреди двора.

Но лужи тоже без границ и дна,

Они бездонны и бесформенны,

Как весь невоплощённый генотип.

И всё, что накопилось со времён

Пришествия избранников со звёзд,

Я помню, чувствую, осознаю…

Но только не найду, где скрыта твердь:

На чём стоят проклятые слоны?

Где край нераспадающихся сфер?

И кто ещё об этом не забыл?

11.1989

На чтение Гомера

В гневе ложусь я на камни брега реки многобурной,

Взгляд отвожу от прекрасных меднолитых современниц,

Словно развёрнутый свиток – мудрую книгу читаю:

Как неразумный троянец, Парис, Елену похитил.

Недолго скорбели ахейцы…

5.1989

Над водой

Упругой линией бедра

На гнутом зеркале природы,

Сплошной иллюзией свободы

Стоит упрямая вода.

Равно – что море, что река…

И плоть произошла из плоти.

Ещё не жил Буаноротти,

Но стала мраморной рука

Запечатлённого творца,

Себя загнавшего под своды

На плечи давящей природы

Ступнями римского дворца.

Но всем знакомые черты

На берегах бесстрастной Леты

Несут вселенские приметы

Какой-то странной красоты.

И здесь – что сердцу, что уму

Не совладать с подкожной дрожью.

Течёт вода по бездорожью,

И путь срывается ко дну.

А над водой струится стриж,

Взрывая вечность опереньем,

И в глубине покрыт свеченьем

Ещё не признанный Париж…

Но в звук врезается перо

Едва проклюнувшейся птицы,

И окрылённые девицы

Поют про женственность и про

Того, который под венец

Шагнул с земного эшафота.

И муза славила Эрота,

Когда в бедре запел птенец.

7.1989

Страсти по Эгисту

Старик, похожий на Гомера,

Глядит в упор на Клитемнестру.

А Клитемнестра, как гетера,

Заводит страсти по Эгисту.

Старик глядит, Гомер похожий.

И Понт выкручивает пену.

И Агамемнон, как прохожий,

С тоскою смотрит на Елену.

А Клитемнестра в ратном шлеме

Снимает с юноши накидку.

Старик заплакал, и в гареме

Эгист ласкает проститутку.

Античность, белая, как пена,

Несёт по площади заколки,

И полногрудая Елена

Ломает ногти на прополке.

Эгист устал, ушли гетеры.

Гомер похож, но не смеётся.

Елена – пленница Цереры

И никому не отдаётся.

Выходит на берег Цирцея

И озирает гладь потопа,

Но ожидает Одиссея

Под Менелаем Пенелопа.

И Зевс уже не принимает

Очередную гекатомбу,

Он Агамемнону внимает,

Готовя атомную бомбу.

Старик уже давно не плачет.

Гомер врагам отдал Елену.

И тот, который только зачат,

Глотает греческую пену.

1.1990

Оранжевая кожа апельсина

Оранжевая кожа апельсина

Сгорает, словно сброшенное платье.

И в камерном звучании свеченья

Лишь сердцем уловимое наречье

Касается божественного тела.

И в самом мимолётном поцелуе

Мы улетим ещё в такие дебри,

Откуда мы едва ли возвратимся,

Где солнце покрывается росою

В серебряном закате новолунья.

И это называют люди утром.

Кружится шмель, и птицы начинают

Скользить среди волшебных клавиш света

Над кольцами высокого тумана,

И льётся песнь по впадинам восхода.

Вот так и постигается пространство,

Когда на лучезарной колеснице

Одной мечты и одного желанья

Мы грезимся в одном и том же небе

Друг другу, но другими, словно солнце

Не отражает от земли земное.

И только свет свечи подобен звукам

Нежнейшего и трепетного сердца,

И кожа золотого апельсина

Сгорает, словно сброшенное платье.

12.1989

«Ночь, залитая стихами…»

Ночь, залитая стихами, —

Поэтическая мгла

С заливными петухами —

До рассветного угла.

И до солнечного клина

В покрывале облаков —

У холодного камина

Звон стаканов-дураков.

7.1988

Городской этюд

И свет завёрнут в полотно,

И воздух с привкусом угара,

И дождь гремит, как Ниагара,

И водопад ползёт в окно.

Обычный, как простуда, день

В академичном колорите.

Вот бьют часы… Тоска в зените,

И полдень переходит в тень.

И, оградившись от небес

Зонтом, никем не узнаваем,

Бежит прохожий за трамваем,

Когда трамвай уже исчез.

И день спешит пролить беду,

Вбирая эхо урагана.

И грань разбитого стакана

Подобна сколотому льду.

6.1989

«Приам покинет стены Трои…»

Приам покинет стены Трои,

И выдаст Гектора Ахилл,

Но безымянные герои

Не обретут своих могил.

Забвение страшнее смерти,

Но ничего не изменить:

Всех павших в этой круговерти

Ни вспомнить, ни похоронить.

9.1989

Скорбный путь

Не иссякнет боль в лучине

От стального топора,

Будто свет на белой льдине

В скрипе вешнего пера.

Отразился гладиатор

В странном шорохе реки,

И воинственный оратор

Вылетает из руки…

То, наверно, птиц забвенье

В криках северных бойниц.

За звеном вступают звенья

По цепи из небылиц.

И плывёт краюха хлеба

В Александровский централ:

Сам Овидий это небо,

Словно свиток, надписал…

1.1990

Видения на берегу

Вот край земли. И вот моя обитель

Стоит, как будто лодка, на боку.

И мир, подобный дну и сапогу,

Уже готовит новый карнавал.

Глядит в окно неведомый учитель,

Обвил порог армейский рваный китель,

В шкафу – поэт, сражённый наповал,

Любимый всеми, мною и собою…

Убит, так что ж, не искупить грехи?

Глотают пену небо и верхи,