Тропы «Уральского следопыта» - [2]

— Вы хотите нас задержать?

— Я должна найти «зайца».

Полчаса назад, консультируясь с метеорологами Иркутского порта, Селезнев понял, что ненадежен не только Свердловск, дававший твердый прогноз лишь до двадцати четырех, но и сам Иркутск, к которому приближалась волна тумана с Байкала. Задержись в такой обстановке со стартом — «загоришь» в лучшем случае до утра, если не на двое суток, как в Хабаровске.

— А вы знаете, что через час Иркутск закроется по туману? — спросил он дежурную.

— Мне для проверки хватит и пятнадцати минут. Объявите, не тяните время.

Селезнев не спорил, он понимал, что дежурная права, что в подобных случаях, когда количество пассажиров не сходится с ведомостью, она обязана проверить билеты. Но ведь нет же правил без исключений! И ни в какие пятнадцать минут она с этой чертовой проверкой не уложится — дай бог, в полчаса!

— Это я виноват, — сказал он. — Дал в порт неточную радиограмму… Мать! — крикнул он Людмиле (всех бортпроводниц, невзирая на возраст, Селезнев называл только так — «мать»). — Сколько сняли красноярских?

— Двадцать восемь, Семен Андреевич!

— Ну вот. А ты сколько передал на землю, Иван Иванович? Двадцать девять? — сердито спросил Селезнев у радиста и, не дожидаясь его ответа, решил: — Вот что, мать…

— Что, дед? — перебила его дежурная, понявшая, что с проверкой у нее ничего не выйдет.

— Ага… — усмехнулся Селезнев. — Значит, договорились: я напутал в тексте радиограммы — ты это так и запиши у себя, где полагается, приму такой грех на душу. Мне этот грех обойдется дешевле, чем задержка. Поняла?

— Поняла! — фыркнула дежурная. — Счастливого полета!

Людмила пропустила ее, отступив к двери, она видела, что дежурная задержала взгляд на первом ряду — там с краю, на первом «в», сидел явно иркутский пассажир; выспавшийся, веселый, очень уж разговорчивый, таких она до Иркутска в самолете не помнит, но и на посадке она что-то его не заметила. Видно, этого говоруна не запомнила и дежурная — чего бы она тогда так сверлила его взглядом?

— Командир прав, — сказала Людмила извиняющимся тоном. — Наверное, мы ошиблись в радиограмме и ваши продали лишний билет. Довезем на диване, там ремни есть — привяжется.

Потом Людмила стояла в дверном проеме и смотрела, как дежурная о чем-то говорит со своей напарницей, подошедшей, очевидно, с соседней стоянки. Дежурные совещались, и они долго бы еще, возможно, совещались, если бы не гул, донесшийся из хвоста самолета: это командир, потеряв терпение, запустил вспомогательный турбогенератор.

Водитель трапа, услышав гул, крикнул дежурным, те отскочили, трап отъехал, Людмила, налегая всем телом, вытянула дверь из багажника и поставила ее на место, в проем.

— Пристегнись, — сказала она пареньку на диване.

Сняла пальто, повесила рядом с чьим-то серым, капроновым, и пошла докладывать командиру.

19 час. 45 мин.

Пилотская кабина самолета № 75410

Командир надел наушники, поправил микрофон, обернулся к радисту, и тот понимающе кивнул: «Есть связь!»

— Иркутск, 75410, прошу запуск двигателей.

Услышав привычную скороговорку диспетчера по рулежке — «75410, запуск разрешаю», — выглянул в форточку: на месте ли «земля», контрольный механик, который следит, как запускаются двигатели, и крикнул:

— Поехали!

Дальше пошла хорошо знакомая, отрепетированная сотнями полетов, предстартовая проверка. Сначала готовность экипажа:

— Бортрадист готов! — в тон командиру выкрикнул радист Невьянцев.

— Бортмеханик готов! — без задержки повторил за Невьянцевым бортмеханик Дима Киселев.

А штурман молчал. Командир повернулся и удивленно уставился на Витковского, который, прижав ладонями наушники, сидел за своим столиком какой-то грустный, понурый…

— Геннадий Осипович!

Штурман поднял голову, все понял и сказал не «по уставу»:

— Я всегда готов.

— Второй пилот готов! — выкрикнул Никита Сударев.

Затем шла проверка топлива, гидросистемы самолета, радист перечислял штыри, заглушки, струбцины… И опять Витковский пропустил свою очередь, не подтвердил рапорт бортмеханика, сколько должно быть заправлено керосина по заданию. По расчету. За него ответил Дима:

— По заданию — семнадцать тонн.

Потом пошел запуск двигателей, и Невьянцев отсчитывал секунды: «Десять… двадцать… сорок…» А Геннадий Осипович совершенно машинально повторял отсчет про себя: «Десять… двадцать… сорок… Второй двигатель… третий… первый…»

Самолет содрогался от рева моторов, радист начал уже вторую часть проверки — перед выруливанием. Сейчас, словно в каком-то полусне, понимал Витковский, дойдет очередь до него, штурмана, а он еще не согласовал приборы… «В последний раз», — вдруг осознал он так отчетливо, что повторил это вслух:

— Последний раз…

— Что? — опять повернулся к штурману командир. — Что у тебя с курсовой системой?

— Все в порядке, командир. Согласованно.

Геннадий Осипович был одесситом. До сих пор, хотя большую часть жизни прожил на Урале, советуя жене, он говорил: «Ты сделай сначала овощной, а потом уж прошвырнись на гастроном…»

Но дело, если разобраться, все же не в Одессе. Куда они теперь уедут из Свердловска? Поздно… Нет, дело было не в Одессе, а в жене, в ее странной бессоннице. Понять жену, конечно, можно. Был полон дом — он у Витковских большой, свой, куплен сразу после войны, когда Геннадий Осипович демобилизовался и разыскал жену с четырехлетним сыном, а теперь в доме остался один пес Гешка. Но, с другой стороны, кто мешает ей сесть на сто первый автобус, доехать до города? А там две остановки на трамвае — и к твоей радости внук. В конце концов, внука на субботу и воскресенье можно брать к себе, в Кольцово. Так что, если разобраться, на скуку пожаловаться жене нет причин. Все дело в этой странной бессоннице.