Тропы «Уральского следопыта» - [145]
Поэтому естественно, что для своего петербургского дома все металлические «поделки», — в том числе и лампы, изготовленные по специальным рисункам, — Всеволожский заказывал в Пожве.
Сохранился архивный документ, сообщающий о работах по отделке ламп слесарями механического заведения: «…А коль скоро термоламп (установка для газового освещения. — П. К.) кончится, то два человека слесарей и один мальчик будут заняты к делу ламп для дому его превосходительства» — так доносило заводское правление в петербургскую контору 5 марта 1816 года. С открытием навигации лампы, а также узорчатые решетки балконов, массивные ручки дверей были отправлены в Петербург.
Не было ли среди этих ламп и той, на свет которой собирались в доме Всеволожского юный Пушкин и его друзья?
Несколько отвлекаясь, совершим небольшой экскурс в прошлое, чтобы ознакомиться с производственной терминологией полуторавековой давности.
В начале XIX века медь и ее сплавы, шедшие на изделия, имели своеобразные, ныне почти забытые наименования: чистая медь называлась «красной», сплав ее с железом — «черной», латунь — «желтой», а бронза — «зеленой» медью. Для примера приведем выдержку из рапорта заводского правления от 8 марта 1810 года: «…на пробу для прокатки проволоки… два маленьких медных валика отлили, но не из чистой меди, а из зеленой меди, то есть из смешанной с оловом».
Приводимые названия медных сплавов были отнюдь не местными, а принятыми в общерусской технической практике. Так, в описании башенных часов Пожвинского завода, опубликованном в двенадцатой книге «Горного журнала» за 1826 год, читаем: «…Все сии вещи сделаны из железа и частью из зеленой меди и стали». И далее: «…сталь и зеленая медь употреблены здесь в некоторых составах для уменьшения трения». Поэтому-то в обиходе изделия из бронзы обычно называли просто «зелеными».
О происхождении названия общества — «Зеленая лампа» — в «Алфавите декабристов», составленном в 1827 году жандармами для Николая I, говорится, что «название сие дано от лампы, висевшей в зале его (Всеволожского. — П. К.) дома, где собирались члены». Вместе с тем, из свидетельств участников общества известно, что в этом названии крылось и символическое значение, расшифровываемое как «Свет и Надежда» — в гражданском, вольнолюбивом толковании этих слов.
К сожалению, участники общества не оставили описания самой лампы. Упоминание о ней как о висевшей в зале дома Всеволожских заимствовано из прошения первого председателя общества Я. Н. Толстого на имя Николая I от 17 октября 1826 года. В нем Толстой писал: «…Оно (общество) получило название «Зеленой лампы» по причине лампы сего цвета, висевшей в зале, где собирались члены».
Ниже автор прошения указывал: «Причем составлены также кольца, на коих вырезаны были лампы; члены обязаны были иметь по кольцу».
Изображение лампы, выгравированное на кольцах членов общества, сохранилось. Его мы можем видеть как оттиск на сургучной печати на письме А. С. Пушкина к П. Б. Мансурову от 27 октября 1819 года, а также на титульном листе сборника стихов Я. Н. Толстого «Мое праздное время», изданном два года спустя. Здесь лампа изображена в форме античного светильника. Если вспомнить о ряде условностей с тайнами и клятвами, связанных с пребыванием в обществе, а также о разнообразии юношеских затей, которыми подчас кончались заседания общества, то можно полагать, что собрания единомышленников происходили именно при античном светильнике, а не при обычной лампе. Подобное же представление можно вынести и из стихотворного послания Пушкина Я. Н. Толстому, в котором поэт писал:
Лампу-светильник затейливой формы проще всего можно было изготовить отливкой из «зеленой» меди, откуда она и могла в семье Всеволожских именоваться как «зеленая лампа».
Кто ныне скажет, не было ли изделие уральских умельцев тем чудесным светильником, при котором велось столь много пылких бесед.
Константин Боголюбов
БУХТАРМИНСКАЯ ИСТОРИЯ
Памяти П. П. БАЖОВА
Ну что ж, раз хотите, могу рассказать эту историю.
Было мне в ту пору лет пятнадцать, и служил я рассылкой при укоме партии, как сын красного партизана. Отец у меня сильно геройский был. Он и в германскую воевал, а как началась гражданская, ушел к Ефиму Мамонтову в партизанский отряд. Вместе с ним и город наш брал. Дома месяца не прожил, опять в поход собрался. Мать ему:
— Еще не навоевался… Мало тебе трех ранений да голодовки в Касмалинском бору?
А он в ответ:
— Пока с последним гадом не разделаюсь, жена мне — винтовка.
Убили его в боях под Перекопом.
А история моя случилась весной 1920 года, в первые месяцы Советской власти. В то время много разного люда появилось в нашем городе. Были тут и питерские рабочие, и беженцы с Волги, с Оренбургской губернии. Сначала с флагами ходили, песни пели, а потом пошли трудности. Главная была в том, что жили мы на самом краю. Наш Усть-Каменогорск — возле границы. А за границу, как Колчака разгромили, перебрались его недобитки — и черные гусары Анненкова, и карательные отряды, и корпус генерала Бакича. Какой там только сволочи не было! Да тут еще обнаружились внутренние банды Кайгородова, Плотникова, Рогова. У тех свой лозунг был: «За Советы без коммунистов!» Вон оно как!
