Тропою таёжного охотника - [8]

С закатом солнца, настреляв глухарей, Симов по пути к стану вышел на край поляны. Неожиданно на другой стороне, в нескольких десятках шагов от себя, он увидел припавшего к земле огромного медведя; зверь услышал шаги охотника и, затаившись, приготовился к нападению. Симов замер. В одно мгновение у него пересохло во рту и перехватило дыхание. Лоб покрылся холодной испариной. Медведь приподнял косматую широколобую голову и, разобравшись, что перед ним не олень, а самый страшный его противник — человек, сердито рявкнул и в одно мгновенье исчез в чаще.

Симов сразу почувствовал страшную слабость. От своей нерешительности он пришел в отчаяние.

«Упустил такой случай…» — прошептал он и, едва передвигая ногами, направился к Джиле.

Поздно вечером, усталый, он подходил к табору. У костра сидели старики, толковали о чем-то, и до Симова донесся обрывок фразы: «… навязался на шею». Он стал за ель и прислушался. Зло говорил Рогов:

…навязался на шею, паразит. Изюбров бить нельзя, косуль тоже!.. Все мясо собирается в город отправлять. Я убил, и я же спрашивай, можно ли кусочек отрезать… Как собакам, голову и печенку отдает. Я не потерплю этого! Всю жизнь был вольным, а тут на старости довелось… тобой понукают… «Запрещаю». И кто? Молокосос… Доведет он меня! Да, пожалуй, он сам закружит в лесу, так — убей на месте! — искать не пойду. Нам с него все одно проку мало. Сожрет мяса больше, чем добудет. Не будь его, мы бы в сельпо, братану моему, пару сохатых сбыли! Вот-те — по кулю хлеба получай! И деньжатами не обидел бы. А тут, на тебе — пол кило, бейся!..»

Огромный Уваров, слушая приятеля, кивал головой и изредка поддакивал.

Глухой Фока сидел против стариков и, не слыша их сдержанного разговора, но зная, о чем он идет, безучастно поглядывал в сторону большими, всегда печальными глазами, обдумывая какую-то свою мысль. Вдруг он резко повернулся к товарищам и, перебив говорившего на полуслове, вклинился в разговор.

— А я вам скажу прямо, что «контру» начинать нечего. Его винить не за что. Своим последним пайком с нами делится. Парень он «дошлый». По-своему не «грезит», у вас же, чертей старых, спрашивает, что к чему и как лучше… Не он запретил и не ему разрешать бить сейчас зверей. На то охотничий закон есть! Ленин еще подписывал! Ждать нам недолго осталось. На июнь нам пять разрешений на пантачей дадено? Дадено… Вот добудешь — тогда зверины и нажрешься. И зимой можно ладно лосей добывать, будет тогда мясо и городу, и нам.

— А сейчас голодному таскаться? Зверей беречь, а себя гробить? Нешто она, тайга, обеднеет, ежели одного изюбра убьешь?

— Таких, как мы, тысячи. Вот и гляди: каждый по зверю убьет — и опустеет лес. Захочешь в хребет съездить, зверя добыть, сунешься — а его нет…

— Новые подойдут. Тайга, она большая… Отцы наши и деды всех подряд били? Били! И не перебили зверей. И нам их никогда не перебить. Мне майор прямо сказал: насчет охоты все берите на свое усмотрение. Сейчас война, зверей не время беречь. Люди на фронте, эвон, каждый день как пропадают. Так что нечего нам слушать молокососа.

От этих слов Симова охватила ярость. Он хотел рвануться к костру и отчитать старика. Но последние слова старика остановили его. «Верно, что молокосос. Упустил из рук медведя…» — подумал он. «Да и что сделаешь окриком, если авторитета нет…» — с горечью продолжал размышлять Симов. И он, нарочно треща валежником, вышел к костру. Разговор сразу прекратился.

Симов подошел, поприветствовал товарищей и скинул с себя котомку. Из нее он вытряхнул четырех глухарей, предложив Уварову ощипать одного к ужину. Затем подсел к очагу, расспросил, где кто был и что видел, и сам рассказал, как он упустил медведя.

Рогов презрительно ухмыльнулся.

Симов ждал этого и поспешил ему ответить:

— Вот погоди. Освоюсь с тайгой — и медведя возьму, и тебя в добыче обгоню.

Он сказал это настолько уверенно, что старик не нашел ответа и только отвел глаза, стараясь не встречаться с пристальным взглядом лейтенанта.

За охотой и рыбной ловлей незаметно наступила вторая половина апреля, а вместе с ней пришла и забайкальская весна.

Солнце стало заметно пригревать, сгоняя остатки снега. Прилетевшие огори² разбились на пары и, высматривая места для гнездовья, закружились над утесами, оглашая долину Джилы криками. «Коу-коу-крррр-коу», — разносилось по распадкам.

Развернулись на деревьях глянцевые липкие листочки. В нарядную позолоту и серебро оделись ивы. На южных склонах показались синие бутоны «ургуя» — сон-травы.

Зашумели овраги, а поверх крепко скованных льдом речек понесся весенний «свежун»— мутный поток талых вод.

В такой лучезарный день охотники вернулись из тайги и занялись подготовкой к рыбной ловле. Пока медлительный Уваров кроил дель и сшивал из нее пятидесятиметровый невод, Рогов и Трохин сколачивали лодку. Остругав три пятиметровые доски до полуторасантиметровой толщины и тридцати сантиметров ширины, сбили из них дно. Для этого доски заклинили между упорами в бревнах, а затем на козлах дну придали изгиб, а борта обшили досками. Получилась легкая плоскодонная лодка в пять метров длины и метр ширины, грузоподъемностью около тонны.