Тропой разведчика - [16]

Широкоплечий, высокий немец, в зеленом, местами запачканном маскхалате, тот самый, с которым Сергей вел днем молчаливый и упорный поединок, что-то говорит. По его белокурому, аккуратно подстриженному затылку чуть струится кровь. Немец не желает, чтобы к нему прикасались руки русского, зло встряхивает головой. Не обращая внимания на «капризы» пленного, Костромин захватывает его голову и накладывает на рану пластырь: разведчику совсем не хочется, чтобы немец умер или потерял сознание. Нахохлившись, вобрав голову в плечи, кивая головой с тонким хищным носом, сидит другой немец, сутулый, худощавый. Старший сержант Савченко подносит к губам пленника фляжку с водой, но немец презрительно кривит губы.

— Рассердился, — улыбнулся Савченко. — Стукнул я его крепко.

В блиндаж с немецким телефонным аппаратом под мышкой вошел Ефремов. Скульский встал, подошел к командиру и рассказал:

— Высокий, которого Анвар скрутил, — обер-ефрейтор. Он ругает солдата, обвиняет его в провале. Намеревается убежать, когда им руки развяжут. Меня хотел сбить пинком, а у Костромина велел выхватить автомат. Если бежать не удастся, приказывает солдату молчать на допросе. А если русские пытать будут, то велит говорить неправду, обманывать.

— Произнеси речь и ты, Григорий, — сказал Ефремов. — Так, чтобы они поняли. Скажи, что пытать их никто не будет, но они скажут все, что нас интересует.

— Понятно.

Скульский обратился к пленным и неторопливо заговорил на немецком языке. Иногда, подбирая нужные слова, он умолкал, морщил лоб, помогал жестами рук, но гитлеровцы хорошо понимали его. Обер-ефрейтор вобрал голову в плечи, сутулый солдат выпятил губы и уставился на говорившего. Но вот Скульский опять повернулся к старшине.

— Я сказал, что им не удастся бежать. На улице уже светло, там часовой, и он перебьет их, как зайцев. Чик, говорю, — и готово. Предупредил, чтобы они выкладывали в штабе всю правду. Тогда, говорю, покопаете у нас картошку, а после войны поедете в свою Германию. А если, говорю, обманывать будете — не придется картошку копать.

— Правильная речь, Григорий, — сказал Ефремов и обратился к Уразбахтину: — Говори, как вы?

— Ничего особенного, — сказал Уразбахтин, показывая головой на обер-ефрейтора. — Думали, что у кустов будет минная ловушка, потому задержались. Ничего не нашли. Я слева подползал, Иван — справа. Крышка была опущена. Стукнул каблуком по земле — не вылезает. Потом, слышу, все-таки приоткрыл. Озирается. Набросился, схватил немца за башку и оглушил. Иван помог вытащить. Забили в рот кляп, связали руки. Смирно парень лежал, только за ноги придерживали. Слышим, идет второй. А когда и этого схватили, приподняли своего и погнали. Хорошо пошел.

— А вы? — спросил Ефремов старшего сержанта Савченко.

— У нас еще проще, — сказал Савченко. — Выдвинулись к заграждению тихо. Нашли проход, залегли. Думали, что побежит первый, приготовились сбить его. Услышали сигнал, поняли, что Анвар с Иваном сработали чисто, и стали ждать сменщика. Солдат шел, как слон. Свалили, связали. Кусался, гад, пинался. Надавал я ему, успокоил. Потом погнали.

— Все правильно, — заключил Ефремов. — Узнай, Григорий, у обер-ефрейтора про Коренькова. Он здесь шел, это они его схватили. Узнай, давно ли они окопались тут.

Обер-ефрейтор стал отвечать не сразу. Он попросил развязать ему руки, и старшина, приказав разведчикам убрать подальше оружие, разрешил это сделать. Обер-ефрейтор потер руки, выпрямился и быстро заговорил. Да, он заметил русского солдата рано утром и доложил о нем. Русский потерпел крах потому, что двигался шумно. Семерых русских еще раньше, в час ночи, обнаружил другой наблюдатель. Их не удалось схватить из-за случайности: один из немецких солдат, сидевших в засаде, нечаянно выстрелил. Русские испугались, отошли. Наблюдательный пункт оборудован давно. Сведения собраны важные, но об этом ему, обер-ефрейтору, не позволяет говорить честь немецкого солдата.

— Разговоришься в штабе, честный солдат, — сказал Ефремов. — Спроси, Скульский, почему, по его мнению, они попали в плен?

Вместо ответа обер-ефрейтор обернулся к сидевшему рядом с ним сутулому солдату и зло заговорил.

— Обер-ефрейтор ругает своего друга, — сказал Скульский. — Считает, что солдат Вебер как-то показал себя русским. Говорит, что он, обер-ефрейтор, всегда четко выполнял уставы и наставления.

— Скажи ему, Скульский, — сурово сказал старшина, — что провалился он сам, что этот человек, — Ефремов указал на Сергея, — весь день был за его спиной.

Когда пленных увели, старшина приказал Матыжонку «срочно отдохнуть, привести себя в полный порядок», а сам отправился к командиру разведотряда. Сергей повалился на нары и тщетно старался заснуть.

Припомнилась минута, когда он попросил Ефремова включить его в поисковую группу, взять с собой в разведку. У него чуть не вырвались слова обиды, когда командир взвода сказал, что он еще не сможет действовать ни в группе захвата, ни в прикрытии. Вспомнил Сергей, как вел разведчиков к обнаруженному вражескому секрету и свои нетерпеливые вопросы у цели: ну что они медлят, почему не нападают? Не знал, что главное было впереди. Понял, ценой какого напряжения и мастерства преодолевали Уразбахтин и Костромин последние тридцать метров. Какую надо иметь выучку, чтобы неслышно подползти к врагу, который ведет наблюдение! Какую надо иметь отвагу, чтобы «схватить немца за башку», заставить его «смирно лежать».