Тропой Предков - [9]
В это время меня отсылали гулять. Никто из деревенских детей не играл со мной, поэтому я исследовал берега реки, рыбачил и мысленно придумывал себе товарищей по играм. Как-то я вернулся домой, поскольку забыл взять острогу, и услышал странные звуки, доносившиеся из отгороженного занавеской угла, где лежал петат — тюфяк, на котором спала моя матушка. Заглянув за тростниковую занавеску, я увидел Миаху, лежавшую обнажённой на спине. Дон Франсиско стоял над ней на коленях и, громко чмокая, сосал один из её сосков. Меня он не видел, ибо в мою сторону был обращён его волосатый зад, а вот я разглядел его garrancha и cojones, которые раскачивались взад и вперёд, как у быка, собирающегося взобраться на корову.
В испуге я бросился опрометью из хижины и побежал к реке.
Почти всё своё время я проводил с падре Антонио. По правде говоря, он всегда относился ко мне с большим теплом и симпатией, чем Миаха. Нет, она всегда была добра со мной, но вот той любви, той глубокой привязанности, которые были видны в отношении других женщин к своим детям, с её стороны не ощущалось. В глубине души я всегда чувствовал, что смешанная кровь сына заставляла Миаху стыдиться меня перед соплеменниками. Но когда я, разоткровенничавшись, как-то высказал сие предположение священнику, тот сказал, что дело тут вовсе не в этом.
— Миаха как раз гордится тем, что все думают, будто у неё сын от дона Франсиско. Именно тщеславие удерживает её от того, чтобы показывать свою любовь. Похоже, как-то раз эта женщина заглянула в реку, увидела собственное отражение и влюбилась в него.
Мы оба рассмеялись. Я догадался, что падре Антонио сравнил Миаху с тщеславным Нарциссом, про которого рассказывают, будто, залюбовавшись собой, он плюхнулся в пруд и утонул.
Наш добрый священник выучил меня грамоте, едва я начал ходить, а поскольку большая часть великих, заслуживающих прочтения книг написана на латыни и древнегреческом, он научил меня читать на обоих этих языках. Правда, урокам сопутствовали постоянные напоминания о том, чтобы я, упаси господи, не проболтался никому насчёт учения — ни испанцам, ни индейцам. Сами уроки всегда проходили в его комнате, без посторонних. Отец Антонио был сама кротость во всём, кроме моего обучения. Он твёрдо вознамерился, невзирая на мою дурную кровь, сделать из меня учёного и, если в кои-то веки мои успехи не оправдывали его надежд, всерьёз грозился взяться за розгу. Правда, угроз этих, по своей доброте, так ни разу и не исполнил.
Я уж не говорю о том, что для метисов и индейцев обучение вообще было запретным, но даже мало кто из испанцев, если только его не готовили в священники, имел возможность получить хорошее образование. Наш пастырь говорил, что вся грамотность самой доньи Амелии сводилась к умению с грехом пополам нацарапать собственное имя.
Да, священник бескорыстно обучал меня, давал мне возможность, как он выражался, «преодолеть убожество», при этом подвергая себя самого серьёзной опасности. Благодаря отцу Антонио и его книгам я узнал о других мирах. В то время как другие мальчики, едва научившись ходить, отправлялись помогать своим родителям на поля, я сидел в маленькой каморке священника позади церквушки и читал «Одиссею» Гомера и «Энеиду» Вергилия.
Разумеется, трудиться на гасиенде были обязаны все, и, будь я индейцем, место моё было бы со всеми на поле, однако священник объявил, что я стану исполнять обязанности его помощника и церковного служки — что я и делал. Самые ранние мои воспоминания связаны с тем, как я подметаю церковь помелом из прутьев на целую голову выше меня и стираю пыль с маленького собрания переплетённых в кожу книг — Священного Писания, сочинений классиков, древних анналов и трактатов по медицине.
Падре Антонио не только заботился о душах всех прихожан, проживавших на гасиендах в долине, наш священник также слыл первейшим лекарем на всю округу. Испанцы проделывали многодневный дальний путь, чтобы испросить его медицинского совета, и он никогда не отказывал этим «невежественным беднягам», как он их вполне справедливо называл. Правда, индейцы чаще боролись с хворями с помощью собственных целителей и колдунов. В нашей маленькой деревушке тоже жила своя ведьма-знахарка, к которой можно было обратиться, чтобы наслать проклятие на недруга или изгнать демонов болезни.
Ещё в весьма раннем возрасте я начал сопровождать священника в его пастырско-врачебных посещениях тяжелобольных, не способных самостоятельно добраться до церкви. Поначалу все мои обязанности сводились к тому, чтобы прибираться за падре Антонио, но вскоре я смог стоять рядом с ним и подавать лечебные снадобья или инструменты, когда он работал с пациентами. Я наблюдал за тем, как он смешивал эликсиры, а впоследствии и сам научился готовить такие составы. А заодно научился вправлять сломанные кости, извлекать мушкетные пули, зашивать раны и восстанавливать телесные соки с помощью кровопускания, хотя по-прежнему сопровождал всюду священника лишь под видом слуги.
К тому времени, когда под мышками и между ног у меня начали расти волосы, я уже изрядно поднаторел в подобных искусствах. Никто, включая дона Франсиско, вовсе не обращавшего на меня внимания, разумеется, об этом не знал — до тех пор, пока однажды, будучи двенадцатилетним подростком, я по оплошности сам себя не разоблачил.
