Тропой Предков - [7]
Испанцы обычно называют всех индейцев Новой Испании ацтеками, хотя в действительности существует великое множество различных племён — тобоко, отоми, тотомак, сапотеки, майя и другие, причём зачастую у каждого из них свой собственный язык.
Мне с раннего детства довелось освоить и науатль, язык ацтеков, и испанский.
Как уже упоминалось ранее, в моих жилах смешалась кровь испанцев и индейцев. Такие, как я, не имеют права называть себя ни испанцами, ни индейцами, нас презрительно именуют метисами. Падре Антонио, деревенский священник, благодаря которому я получил воспитание и образование, говорил, что метис рождается на границе между раем и адом, где обитают те, чьи души лишены радости небес. Вообще-то этот мудрый падре ошибался редко, но проклятие метисов истолковал неправильно. Уже с самого их рождения нам отведено место не в чистилище, а прямо в аду, причём в отличие от прочих метисы попадают туда при жизни.
Деревенская католическая церковь была построена на месте, где некогда стоял храм, посвящённый Уицилопочтли, покровителю ацтеков, могущественному богу войны. После испанского завоевания языческое святилище разрушили, а из его камней на том же месте возвели христианский храм. С тех пор индейцы воздавали хвалу Иисусу, а не своим богам.
Гасиенда жила собственной жизнью, представляя собой как бы маленькое королевство. Жившие и работавшие там индейцы выращивали маис, бобы, тыквы и другие полезные растения, разводили лошадей, овец, свиней и рогатый скот. В деревенских мастерских производилось почти всё, что могло найти применение на гасиенде: от подков и плугов до примитивных, с деревянными колёсами повозок, на которых возили урожай. Разве что предметы изысканного убранства хозяйского дома, фарфоровую посуду и тонкое бельё для постели дона Франсиско привозили издалека.
Я жил в хижине вместе со своей матерью, Миахой. Правда, её крестили и назвали на христианский манер Марией в честь благословенной матери Христа. Полное же ацтекское имя Миахауцуитль означает на нашем языке науатль Бирюзовый Цветок Маиса. Именно так её, как правило, все и называли — правда, не в присутствии деревенского священника.
Так вот, эту самую Марию-Миахауцуитль я долгое время и считал своей родной матерью. Я называл эту женщину Миахой — так, как она сама предпочитала.
Все знали, что дон Франсиско спит с Миахой, и все считали, что я его сын. Бастарды, рождённые индейскими женщинами от испанцев, не пользовались любовью ни того ни другого народа. Дону Франсиско и в голову не приходило увидеть во мне родного сына, он считал меня лишь очередной рабочей скотиной в своём поместье и любил не больше, чем какую-нибудь корову, пасшуюся на лугу.
Индейцы относились ко мне ничуть не лучше. Дети нипочём не хотели играть с господским ублюдком, и я очень рано усвоил, что у полукровок вроде меня руки и ноги существуют исключительно для того, чтобы защищаться от обидчиков.
Не было для меня прибежища и в хозяйском доме. У дона Франсиско имелось трое законных отпрысков: сын Хосе на год старше меня и дочери-близнецы Марибель и Изабелла, на два года старше. Братом они меня, естественно, не считали, играть со мной им не позволялось, а вот бить и обижать меня можно было вволю.
Но хуже всех ко мне относилась донья Амалия. Для неё я был олицетворением греха — живым свидетельством того, что garrancha, мужской член её мужа, благородного дона, побывал между ног у индианки.
Таков был мир, в котором я вырос. Наполовину испанец и наполовину индеец по крови, но не принятый ни теми ни другими, я уже с младенчества был проклят, ибо моё рождение окутывала страшная тайна, которая рано или поздно обязательно выйдет наружу и потрясёт сами основы одного из наиболее знатных семейств Новой Испании.
«Что это за тайна, Кристобаль? Ну-ка, расскажи нам о ней!» — Аййо, слова тюремщика появляются на моей бумаге, как чёрные призраки!
Терпение, сеньор капитан, терпение. Настанет время, когда вы прознаете и о тайне моего рождения, и о многом другом, столь же сокровенном. Я открою тайны сии в словах, которые смогут увидеть слепые и услышать глухие, но сейчас это мне не под силу, ибо рассудок мой слишком ослаб от голода и мук. Придётся подождать, пока я не наберусь сил, для чего требуются время, приличная еда и свежая вода...
Наступил день (мне тогда шёл двенадцатый год), когда я воочию увидел, как обращаются с такими, как я, носителями дурной крови, если они восстают. Выйдя как-то раз из материнской лачуги с острогой в руках, я вдруг услышал топот копыт и крики:
— Живо! Быстрее! Шевелись!
Два верховых гонят перед собой бичами бегущего человека. Он бежит, спотыкаясь, лошади дышат ему в затылок, их мощные копыта молотят землю у него за спиной. Бедняга бежит по деревенской тропке мне навстречу.
Всадники были испанцами, дон Франсиско нанял их охранять гасиенду от разбойников. На сей случай у них имелись мушкеты, а бичи служили, чтобы держать в покорности работающих на полях индейцев.
— Шевелись, выродок!
Бегущий человек был полукровкой, как и я. Одеждой он не отличался от крестьян-индейцев, но более высокий рост и светлый оттенок кожи указывали на примесь испанской крови. На нашей гасиенде я являлся единственным метисом и этого человека видел впервые, но знал, что в долине есть и другие полукровки. Порой кто-то из них проходил через гасиенду с одним из торговых обозов, периодически появлявшихся у нас, чтобы оставить необходимые припасы в обмен на шкуры, маис и бобы.
