Тропой флибустьеров - [38]

Не верилось, что те же самые индейцы полностью разрушили поселение, основанное голландцами неподалеку от того самого места, где сейчас стоит столица, хотя историки связывают ее появление в 1652 году с именем английского лорда Виллоуби. Тогда это было небольшое селение из нескольких десятков неказистых домов, занятых в основном под лавки, где торговали грогом — напитком, напоминающим ром. История сохранила малозначительный, но любопытный факт: напиток этот назывался «Убей дьявола».

А потом начались скоротечные англо-голландские войны, в результате которых Суринам вновь стал владением Голландии. В метрополии был даже разработан подробный план колонизации далекой и богатой колонии, но из-за его дороговизны вначале он не был одобрен парламентом. Лишь через несколько лет первые колонисты появились в Суринаме и стали осваивать прибрежную полосу земли.

Вдоль побережья строились дамбы — традиционный в Голландии способ отвоевывания суши у воды пришелся здесь очень кстати, — а на плодородных землях посадили хлопок, табак, маис, индиго. Вначале индейцев заставили работать на этих плантациях, но строптивый дух обитателей джунглей проявился вновь: они убегали от своих хозяев и скрывались в недоступных для белых лесных дебрях. Однако повальное увлечение колонизаторов сахарным тростником заставило их задуматься о даровых рабочих руках. Так появились в Суринаме негры-рабы, привезенные, как и в другие страны этого района, из Африки.

Голландский путешественник, побывавший в конце XVIII века в Суринаме, так описывает потрясшую его воображение нечеловеческую жестокость по отношению к неграм: «Живому негру вспороли бока и в образовавшиеся отверстия всадили железные крючья с цепью, на которой его и подвесили к виселице вниз головой. Несчастный жил три дня, пытаясь ловить языком капли дождя, струившегося по его телу. Другого негра четвертовали, привязав его за руки и за ноги к хвостам четырех лошадей. Чтобы увеличить мучения несчастного, под ногти на руках и на ногах ему загнали гвозди…»

Но запугать негров казнями было невозможно. Они продолжали убегать в леса, присоединяясь там к самым первым беглецам от колонизации, которых к тому времени стали называть лесными неграми. Казалось бы, прошли века, давно забытые страницы истории Суринама должны знать лишь ученые. Однако каково же было мое удивление, когда там же, в музее, я неожиданно увидел совсем недавние фотографии лесных негров.

Значит, они и по сей день существуют? Но где и как к ним добраться? Надо искать…

По реке Коттика…

Солнце еще не встало. Не слышно и многоголосого сводного хора тысяч самых разных птиц, обычно оглашающих своим гомоном столицу. Лишь бодрствующие всю ночь цикады надрывно и монотонно сверлят тишину. Даже здесь, у реки, где нет ни одного дерева поблизости, их свиристение заглушает человеческие голоса, и я с трудом разбираю слова моего нового знакомого, Хендрика, — он по просьбе министерства иностранных дел будет сопровождать меня в поездке.

Хендрик — креол, учившийся в Голландии. Он легко и красиво говорит по-английски, по-голландски и по-французски, а также знает язык одного из африканских племен. Удивляться этому нечего: Хендрик по отцовской линии португалец, по материнской — африканский негр. Уж не знаю, каким образом, но до сих пор он поддерживает какие-то связи со своими африканскими родственниками, живущими в глуши сельвы. Они лесные негры, и к ним мы сейчас отправляемся.

Дюралевые моторки быстро одолевают ширину реки и мягко причаливают к противоположному берегу. Мы выгружаем все наше нехитрое снаряжение и, взвалив его на плечи, идем километра полтора туда, где впадает в широкую горловину залива быстрая и чистая Коттика. Здесь нас уже ждут: в широком и длинном каноэ, сплетенном из толстых стеблей какого-то дерева и укрепленном изнутри вдоль бортов толстой деревянной рейкой, сидят, мягко переваливаясь от набегающей волны с боку на бок, два человека в непонятно из чего сделанных шапочках, надвинутых по самые уши, и курят жутко пахнущие самодельные трубки.

Завидев нас, они выскакивают из лодки и бегут по воде, крича что-то на своем языке. Хендрик останавливается, трогает меня за плечо и показывает, что надо сбросить с себя рюкзаки. Так мы и делаем.

Не поздоровавшись, люди берут их и так же молча идут впереди нас к лодке. Следуем за ними по мокрому песку, едва вытаскивая из него ноги, и, забравшись в каноэ, наконец переводим дух. Лодка тут же скользнула по воде, как по маслу, ускоряя свой бег с каждым новым толчком длинного упругого шеста о дно.

Меня усадили на корму, Хендрика — на носу лодки. Один из ее хозяев устроился посередине, ловко орудуя коротким широким веслом, выдолбленным из дерева, другой стал рядом со мной, вглядываясь в серебрившуюся на солнце воду. А по сторонам, словно в кино, медленно плывут берега, сплошь заросшие тропическим кустарником и невысокими раскидистыми деревьями, увешанными серыми жгутами лиан. Впечатление какой-то ирреальности, придуманности пейзажа и ситуации, и мы еще долго молчим, думая каждый о своем.

Вскоре я замечаю, что мой сосед время от времени резко и сосредоточенно опускает свой шест в воду за кормой и так же резко выдергивает его оттуда. Оборачиваюсь и вижу какие-то круглые коричневые палки метра полтора-два длиной, причудливо изогнутые и удивительно похожие друг на друга. Спрашиваю у Хендрика, что это такое, и он говорит: