Тропой чародея - [63]

Зашумела, заволновалась боярская усадьба. Собирали Катеру в дальнюю дорогу, продумывая каждую мелочь. В кожаный мешок и в полотняные мешочки укладывали соль и хлеб, иголку и зеркальце, пучки душистых трав. Из отцовского колодца зачерпнули холодной воды и налили полную корчагу. Каждый глоток этой воды будет напоминать Катере свой дом, свою землю.

В помощь молодой боярышне сам боярин Алексей выбрал челядинку Ходоску и надворного холопа Степана. Хотя Степан был стар, как изъеденный жуками-короедами пень, и нетвердо стоял на ногах, но согласился с охотой и поклялся боярину Алексею на святых образах, что ни один волос не упадет с головы Катеры. Давно мечтал он, правда, скрывая свою мечту от всех, добраться до святой земли, до Палестины, усердно помолиться там богу и в знак того, что там был, что пил воду из реки Иордань, принести оттуда пальмовую ветку. Паломниками зовут таких людей. И вот на склоне жизни не в Палестину, так в Киев сходит он, помолится. Счастьем сияли мутно-серые старческие глаза.

Катера с виду была спокойна, рассудительна, но если бы кто-нибудь мог заглянуть ей в сердце, то увидел бы там яркий искристый огонек. Она едет в Киев! Она помолится в митропольной Софии, в Печерском монастыре! Она найдет там Романа! Она не сомневалась, что обязательно найдет, встретит, отыщет в любом людском водовороте. Боярские и купеческие дочки сидят, чахнут в светлицах, ожидая нареченных, а Катера сама пойдет навстречу своей судьбе, своему счастью. Жизнь среди лугов и лесов научила ее быть решительной и самостоятельной.

Перед дальней дорогой Катера пошла проститься со своими любимыми деревьями, с валунами и ручьями, возле которых так хорошо думалось-мечталось в молодые дни. Они узнавали ее — радостно шумели деревья, звонче журчали ручьи. Только огромные бело-серые валуны, затканные мягким зеленым мхом, оставались безгласными. Но и они по-своему приветствовали ее — среброкрылые стрекозы и медноокие ящерицы, дремавшие на них под солнечными лучами, не улетали, не убегали кто куда, а доверчиво подпускали совсем близко. Катера останавливалась перед какой-нибудь тонкой березкой, нежно гладила свежую влажную кору, припадала щекой к стволу, и в лесном неумолчном гуле ей слышались слова: «Счастья тебе, Катера… Плыви и вернись назад…» Звенели пчелы, танцевали мотыльки, лесная земля была прошита, казалось, бесконечными темно-рыжими нитками муравьев, порхали и пели птицы, и летал, касаясь ее лица, бессонный ветер. Из густой травы неожиданно выскочил зайчишка, сел, смешно сломав одно ухо, посмотрел на Катеру, весело сверкнул косым глазом.

— Иди, иди ко мне, — тихо сказала Катера, но зайчишка упруго подскочил и исчез.

До Полоцка ехали на паре коней, запряженных в возок с лубяным верхом. Остались дома хмурое отцовское лицо, материнские слезы. Тревога сжимала сердце: впервые в жизни Катера отправлялась в такую дорогу, и чем дальше отъезжала она от родной усадьбы, тем больнее надрывала душу тоска. Она украдкой смахнула с ресниц слезинку, начала, чтобы хоть немного рассеяться и успокоиться, смотреть на высокое небо, на тучку, что плыла по этому небу. «Плыви за мной, тучка», — просила она мысленно, но тучка не слышала, скоро отстала, а впереди, в ширину всего неба, она увидела полчища уже не тучек, а туч. И были те тучи суровые, мрачные, чужие.

В Полоцке на пристани старший корабельщик весело сказал:

— Не знал, что у боярина Алексея растет такая красавица-дочка. Будь я сам боярского рода, давно бы сватов прислал.

— К нам много кто сватов слал, и все ни с чем уезжали с боярской усадьбы, — недовольно проворчал Степан. Он хотел сразу дать понять не в меру разговорчивому корабельщику, что он, Степан, поставлен опекать молодую боярышню и не позволит лезть к ней с разными льстивыми словами.

Тяжело нагруженные струги, поднимая разноцветные паруса, медленно отошли от полоцкой пристани. Гребцы споро налегали на весла, обливаясь потом. Надо было пройти вверх по Двине, потом — в реку Касплю, потом, через нелегкие волоки, — в Днепр.

Катера с Ходоской и Степаном разместились под навесом, сплетенным из молодой зеленой лозы. На случай дождя и сильного ветра захватили с собой большой кусок серого толстого полотна, который в любое время можно было натянуть над головой. Плыли навстречу холмистые и равнинные речные берега, леса, болота. Бежала за кормой, звенела вода. Ночами ярко светили звезды. Ими мигало черное молчаливое небо, и когда Катера просыпалась, когда смотрела в небесную бездну, прислушиваясь к таинственному шепоту реки, страх мягкими совиными крыльями холодил душу. Но она гнала этот страх прочь, смелее вглядываясь в темноту, начинала различать за синеватым расплавом тумана черный гребешок леса. Рядом мирно посапывала носом Ходоска, кряхтел во сне Степан. Если туман становился особенно плотным и в нем тонуло даже небо, купцы приставали к берегу, ждали зари-денницы.

— Почему не спишь, красавица? — спросил у нее однажды рулевой, загорелый черноволосый мужчина.

— О Киеве думаю, — ответила Катера.

— Ни разу не была там?

— Первый раз плыву.

— Посмотришь, — задумчиво проговорил рулевой. — Всем городам город. А кто же тебя там ждет?