Тропинки, пути, встречи - [13]

, т. е. московская пивная закружилась тогда в смехе. Но где же достать сейчас книги Аверченко, и приходится ограничиться моим скромным пересказом.

Аркадий Аверченко давно умер. Он, обуреваемый идеями Остапа Бендера, увы, как «осколок разбитого вдребезги» (название книги Аверченко о белоэмиграции) вылетел из России.

Трудно понять, почему уехал он. Он смело мог бы до конца своих дней идти по путям русской, т. н. юмористической литературы рядом с Пантелеймоном Романовым, Зощенко, да, я думаю, и Ильф и Петров не пренебрегли бы его дружеским рукопожатием собрата.

В «Синем журнале», помню блеснул в 1910 или 1911 г. мемуарами какой — то знаменитый тогда атлет — борец (забыл фамилию, что, впрочем, неважно!). Он сверкающими фразами писал, как он клал на обе лопатки других не менее знаменитых, как пьянит слава, писал о горящих глазах зрителей цирка, «женщины бросаются мне на шею.» и пр. и пр.[114]

Кстати сказать, тогда еще шумел пошлейший роман Арцыбашева «Санин».

Тема «клоуна», или, как сказали бы сейчас «артиста цирка», была когда — то очень модной, вдруг снова разгорелась, а Леонид Андреев и Куприн своими рассказами и пьесами подливали масла в огонь[115]. Нашему маленькому «клану» тема казалась пошлой, избитой, но для обитателей пивных 1911–1914 гг. она была и гвоздевой и огневой и мы все же принимали большое участие во всяких разглаголах и дискуссиях на эту тему.

Как — то уже в другом месте, в кофейной под названием «Кофейня грека» на Тверском бульваре[116], студент Ярский с пеной у рта старался доказать незнакомцу писательского вида в черном пальто при черной пушкинской шляпе, что после шедевров «Братьев Земгано» Гонкуров, после «Гутаперчевого мальчика» Григоровича, после «Четырех бесов» Банга и «Каштанки» Чехова — много было написано пошлостей о клоунах и цирке, а «Тот» — Леонида Андреева, рассказы из жизни цирка Куприна — струи потока этой же пошлости.

Незнакомый «писатель» со снисходительно приветливой улыбкой смотрел на нас, мягко возражая Ярскому.

Уже много позже, кажется в 1914 г., узнали мы, что мимолетным собеседником нашим в кафе «Грека» был известный Киевский театральный критик П. Я.[117]

МОСКВА 1912-15 ГГ ИЗДАТЕЛЬСТВО «АЛЬЦИОНА». ИЗДАТЕЛЬ А. М. КОЖЕБАТКИН И «ЕГО ОКРЕСТНОСТИ». МОЯ ВСТРЕЧА С А. В. ЛУНАЧАРСКИМ

В 1912 году Валерий Яковлевич Брюсов сказал мне, прочитав в рукописи три моих рассказа: — обратитесь в «Альциону», к Александру Мелетьевичу Кожебаткину. Я говорил с ним. Может быть, он издаст ваши рассказы.

С трепетом юного Люсьена Шардона («Погибшие мечтания» Бальзака) поднимался я на лифте на IV этаж многоэтажного дома по Трехпрудному переулку, где жил А. М. Кожебаткин и там же была, в сущности, «редакция», ибо вопросы издания решал как будто он один[118].

Много лет с тех пор мы с Кожебаткиным были в самых дружеских отношениях, до последних лет его жизни (он умер в 1941 г.[119]) хотя на протяжении этих почти 30 лет случалось так, что годами не встречались.

В 1912 г. я был то, что называется, обласкан им, он (без какой — либо для себя корысти, а скорее с риском) взялся издать мои «фантастические рассказы» (1913 г.). Попозднее я попенял его за то, что он издал все, даже и очень слабые рассказы («Май», например), не заставил меня кое — что отшлифовать, исправить… Он отшучивался, говорил, что вообще издавать их не надо было, а этого уж не исправишь.

В редакции «Альционы» я встречал меж гекатомб пахнущих типографской краской книг, среди множества картин, развешанных на стенах и просто поставленных у стен — много людей, казавшихся мне студенту — юнцу «знаменитыми». Бывал там часто художник график Н. П. Феофилактов. Его рисунки я знал по журналам «Весы», «Аполлон», по выставкам художников группы «Мир искусств[а]». Манера его напоминала мне манеру Обри Бердслея, — но добродушный и скромнейший Н. П.[120] очень обижался, когда кто — нибудь говорил об этом сходстве[121].

Н. П. Феофилактов умер в 1940 г., прожив 60 лет скромной жизни, посвятив ее искусству и (несколько лет) работе в музеях[122].

В тридцатых годах он готовил иллюстрации к рассказам Т. А. Гофмана для и[здательст]ва «Академия». Часть была издана[123], а папку с другой, большей частью рисунков — оригиналов Н. П., рассеянный, уже не совсем здоровый, где — то не то потерял, не то забыл. Тщетно эти утраченные рисунки разыскивала его жена[124], публиковала в газетах соответствующие обращения.

Десятки кропотливо выполненных рисунков (на что ушло немало дней и ночей) безвозвратно погибли.

Н. П. был крайне неразговорчив в те годы знакомства моего с ним. Крайне резко и презрительно относился он к тогдашним новаторам — куби- стам, «лучистам», «пуантилистам». Тем не менее он очень дружелюбно уживался с часто посещающим «Альциону» художником Якуловым Г. Б., писавшим свои вещи в весьма отличной от художников «Мира искусства» манере. Н. П. был западного типа романтик, но он зачитывался и Чеховым и Достоевским. В разговорах со мной на всякие литературные темы, он часто цитировал Гете. Любил особенно Мицкевича (мать Н. П.[125] была полькой).

Конечно, не я, а кто — то другой из знавших его художников и искусствоведов (ныне здравствующих) должен был бы написать о жизни и работах благороднейшего, честнейшего и скромнейшего талантливого русского художника — графика начала века Н. П. Феофилактова.