Тропинка к дому - [53]

Каждый выбрал себя лося, и кто губкой, кто мочалкой, кто тряпкой, а детвора своими трусами и майками принялись мыть и оплескивать водой буро-серую шерсть. Зина, кроме губки, захватила с собой большую, как грабли, расческу и чесала Пилота. Лоси по брюхо смирно стояли в воде, а те, кому пока хозяина не досталось, ждали своей очереди.

Купание лосей шло своим чередом. Два десятка лосей купаются в солнечной речке. Блестят на солнце мокрые спины и бока, горбылистые морды, уши, выступы новых рогов у самцов. Лоси. И рядом люди. И лосей это ничуть не беспокоит.

Лось, один лось в реке — это еще куда ни шло. А тут — целое стадо. И — люди! Было, было чему удивляться.

Леша с Зиной устроили соревнование: кто быстрее переплывет реку. Леша сел на Находку, а Зина выбрала Пилота, Любаша, все ребята и дед — болельщики. Находка плыла рывками, уверенно, на целый корпус опережала Пилота. Леша ликовал.

— Проиграет, — просыпая горячий песок на ноги, сказал дед.

— Как же? Пилот-то отстает, — удивилась Любаша.

— А вот увидишь… У Находки своя цель на том берегу… Знаю я эту ушлую лосиху… Гляди, гляди.

Находка плыла на береговую иву. Ветви дерева свисали широким навесом над водой. Как только головы лосихи коснулись узкие, крепко пахнущие листья ивы, так она сразу и остановилась. Стала срывать и есть листья. Напрасно кричал на нее Леша, плескался. А Зину тем временем Пилот вывез на берег.

— Уррра-а-а! — гаркнули ребята.

Леша вернулся на остров вплавь. Огляделся, сложил ладони у рта, громко позвал:

— Гном! Гном!

Шумно приплыл и вылез из воды на остров поджарый лось-годовик. Алексей угостил его ржаной коркой, подвел к обрыву и скомандовал:

— Прыгай, Гном! Прыгай! Р-р-раз!..

Лось толчком оттолкнулся и — бултых в омут. Так и раскатились волны к берегу.

Еще дважды Гном поднимался на остров и бросался в омут.

— Ну, шельма, чистый артист! — качал головой дед. Оно и понятно: сынок Малыша и Находки.

Лоси лежали и стояли в воде, высовывая наружу только головы. Они были свои в этой лесной реке. На них проливалось солнце, а в глазах за густыми ресницами трепетала легкая синь. Синь отраженной воды.

БАБКА ПЕЛАГЕЯ И МАЛЫШ

1

Самое страшное место в округе — Болтуха, топкое, глухое болотище. Ни дороги, ни тропы туда. И в Журавкине, и в Ивашкине, и в Барсуках мамки, когда им досадят неслухи сыны да дочки, выйдя из терпенья, возьмут и пригрозят: «Вот снесу тебя на Болтуху» — тут и слезам конец, и капризы отпадают. Кому хочется с глазу на глаз с лешим остаться, в змеиное царство попасть.

Даже бывалые грибники и ягодники, к вечеру случись, далеко обходят Болтуху: все кажется, будто оттуда долетает жуткое уханье, страшное бормотанье, тяжкое сопенье, словно кто-то ворочается в трясине, кряхтит, а выдраться на твердь сил нет.

А для лесовухи бабки Пелагеи ничего этого на Болтухе нет, издали чутко слышит она журавкины переклики (столько гнездовий у них там: никто не мешает), и длинноногая строгая выпь встречается, и совы, и куликовые выводки. Еще девчонкой тятька привел Палашку на болото, велел крепко запомнить ход и никому не открывать. «Будешь ты тогда горстями обирать клюквицу».

Ход был один — из лесу, шестом промеривался, опасен: оступишься — и в трясине. От тяти она вызнала про болотные травы — не спутает, где многоголовая пушица, а где узколистный подбел; какие из себя калужница, багульник, сабельник, трефоль (трефоль собирала, сушила и раздавала тем, кто на боли в почках жаловался); познакомилась и с росянкой. Травка эта тем изумляет, что поедает мелких мошек. А какие богатые мхи на Болтухе — ровно в перину вминается, грузнет сапог.

На моховые кочки жаринки просыпаны — клюква, ядреная, огнистая, сочная. Бабка Пелагея не выискивает, а гребет руками, ручьисто ссыпает в коробицу. И каждый раз тятьку добром поминает — экое раздолье подарил ей. Да вот стара стала: семьдесят шестой на подходе. Всех журавкинских баб переводила на Болтуху, только год от года охочих до клюквицы все меньше. Разные дела держат. Сегодня одна вышла.

Бабка разогнулась и прямо перед собой в солнечном небе увидела журавлей: кружат, кружат над болотом, старые готовят молодых к дороге. Всегда в эту пору так. Лицо ее, на котором веснушек так же густо, как на болоте клюквы, светлеет. Долгим взглядом следит за журавлями — вот и лето сворачивается. Грустно улыбается, шевеля веснушки…

Опомнилась, потрясла коробицу — грузная. Хватит. Бабка пожевала белого хлеба, помазанного коровьим маслицем, впряглась в лямки, взяла шест, в руку и старой утицей, вперевалку, подалась на свой ход.

И все бы сошло у нее ладно и на этот раз, уже была на надежной земле, как вдруг донесся стон не стон, крик не крик, а какой-то сиплый, тревожный голос.

2

Боязно стало, но перемогла себя лесовуха: захотелось узнать, кто голос подал, что стряслось. Тихо пригляделась: торчит из болота коряжина, у коряжины той лосиная морда, два глаза и по большому уху. Сохатый!

Завидев женщину, лось сильно рванулся, передняя нога выпросталась и шумно хлестнула по грязи — не за что зацепиться.

Она подошла ближе и узнала его.

— Так вот это-о кто! Малыш! Ты, беспутный! Увяз в болоте? Поделом тебе. Посиди-ко, побарахтайся. Тут как раз твое место, мазурик.