Тропинка к дому - [3]

— Ну, айда! — поворачивала она их лицами к дому, и дружная троица летела по родной тропе…

Особенно помнилось ей — и от этого тепло-тепло делалось внутри, а все минувшее наплывало отчетливо, до мелочей, — когда была она тяжела животом, на ферму в глухорань провожал ее Ефимко, муж. Без побудки вскакивал, спешно одевался, зажигал фонарь «летучую мышь» и шагал рядом с вытянутой рукой, светя ей и полностью уступая тропу, а на спуске к ручью даже прихватывал под руку, бережно прижимал жену к себе. В такие минуты ей хотелось обнять его, расцеловать, молвить сердечное словцо, но удерживала себя, лишь локтем дурашливо толкала в бок или слегка сжимала его руку, и он обо всем догадывался и шептал: «Береги себя, береги».

4

Тропа — то желтая, мягкая от песочка; то рыжеватая, но твердая — до глины протопталась; то серая или черная — земля и есть земля; то прикрыта растоптанными, раздавленными до волоконец стеблями растений. За тридцать долгих лет можно было надежно и основательно не только утвердить, укрепить, не только изучить свою тропу до самой малой малости, но и сродниться с нею как с чем-то большим и необходимым в этой жизни, как с воздухом, как с солнцем.

И только дважды, лет шесть назад, Аннина тропа вдруг осиротела. Лежала оцепенело пустой и тихой. Почему-то перестали тревожить ее легкие, уверенные женские ноги, и ни шепотка, ни словечка, оброненного вслух. Будто отвернулась, будто позабыла свою верную подружку. День начинался и кончался, ночь накатывала свою сырую темень, иногда со звездами, а чаще без них, и долго было ждать рассвета, бодрых петушиных голосов. Тропка печально затихла.

А случилось вот что… До сих пор Анна Мукасеева не может без волнения, без нервного трепета вспоминать те горькие дни своей жизни.

Заведующим фермой нежданно-негаданно поставили Борьку Сарычева. Так рассудили в конторе: мужик хваткий, горластый, сумеет вытащить ферму из прорыва; чего такому корма не запасти, не залатать все дыры в арочном помещении, как-никак в плотниках ходил не один год, новый дом поставил себе, «Запорожца» купил.

Борька, долговязый, рукастый, с мелкой сыпью веснушек на продолговатом лице, всегда щетинистом, выбившись в начальство, повел себя круто и надменно. Думал: нет ничего проще, как бабами да коровами командовать. И давай ломать: корми, бабы, коров вволю сеном, силосом, корнеплодами.

Первой всполошилась Анна:

— А ведь не хватит, ой, не хватит кормов у нас на зиму. Где взять, у кого занять?

Борька обрезал строго:

— Не твое дело, Мукасеева, я — ответчик.

Скоро Борька схлестнулся с дояркой Манькой Левшовой, крупной, здоровой разведенкой. Стала Манька потаскивать винцо да закуску. Здесь пили, здесь и сенцо мяли. Коров запустила, не выдаивала как следует… Черемуха, та самая Черемуха, которую так расхваливала, сегодня перед Светкой Завьяловой, стала у Маньки худой, мохнатой, подобрала вымя.

— Выбракуй, Боря, ее на мясо, — попросила Манька дружка. — Ни молока, ни послушания.

— А что? Сделаем, — пообещал Сарычев, игриво стегнув Маньку ладонью по толстому заду.

— Эх, люди, люди, ничего-то вы не видите. Да вы приглядитесь, ведь она породистая, — заступилась Анна за Черемуху. — Ей что нужно? Руки заботливые. Эта коровка, верьте мне, еще покажет себя.

— Хо! Покажет! Легко пророчишь. Такая привереда… Не будет из нее никакого толку! А насчет рук, Анна, ты меня не хули. Видали мы таких заботниц! — глаза Маньки позеленели от злости. Но вдруг она повернулась к Сарычеву и уже другим, игривым голосом продолжила: — Михалыч, сам слыхал, добровольно просит уступить Черемуху… — ласково заглянула в глаза, облизала крашеные губы. — Отдам я ей Черемуху. Согласен ты?! Вот это начальник у нас!

И Черемуху Анна перевела к себе. Первым делом доярка позаботилась о том, чтобы молодая корова, издерганная постоянными угрозами да тычками, успокоилась, пришла в себя. Эта рука, рука новой хозяйки гладила морду, чесала за ушами, гладила шею и подшеек, пробегала шустро по бокам и спине то щеткой, то тряпкой, исподволь, осторожно добираясь до вымени, и не щипалась, и не дергала сердито соски, а спокойно, не торопясь, разминала вымя и легко, приятно потягивала соски. Черемуха ела и пила, и на нее никто не замахивался, не рыкал.

Корова почувствовала, что перемена не временная, что ее хозяйка хочет подружиться с нею, и надолго.

Черемуха на глазах выправлялась. Это видела Манька и злилась. Хоть чем-нибудь хотелось ей унизить Анну, но та держалась, как всегда, скромно, с головой уходила в работу, и придраться к ней никак нельзя было. Да помог случай.

Чуть отступя от фермы, по пологому взгорку к реке, — совхозное картофельное поле. Затянули тогда с уборкой картошки. Земля была сырой, плотной, картофельные комбайны забивало, и они часто выходили из строя. Привезли из города помощников.

И вот ранним утрецом на ферму заявились трое: две девушки, в куртках, штанах и сапогах, перепачканных грязью, и паренек лет семнадцати — голубоглазый, желтый беретик повален на бочок. Встретили Анну. Поздоровались. Она только кончила дойку и, хоть устала, ответила приветливо, спросила, что им нужно на ферме.