Тропинка к дому - [29]
— Умник ты, Родион. И материнское спасибо тебе. — Анна поднялась. — Пойду, — кивнула в сторону внука.
Вместе с Анной поднялась и Тамара. Вместе они подошли и к мальцу. Он проснулся, ворочался и таращил бледно-голубенькие глазенки. Личико у него уже было не красным, а белым, с легким румянцем на щеках.
— Как нарекли? — шепотом спросила Анна.
— Юрием… Юрой, — тоже шепотом отвечала невестка.
Анна поймала ее руку, прижала к своей груди.
— Спасибо тебе, милая, за внука… Живите у нас. Вон какие хоромы. Есть где Юрочке побегать-порезвиться! — Нагнулась. — Юра-а… Здравствуй, Юра. Ну, узнаешь свою бабушку?.. Гу-гу-гу. — И резко выпрямилась, — Фу! Задымили табачищем.
Анна с помощью Тамары спеленала внучонка, взяла его на руки и, обращаясь ко всем, бодро, весело сказала:
— А мы с Юрой гулять пойдем.
Она вышла на крыльцо, остановилась, огляделась и скорее не для внука, а для себя сказала:
— Здесь и будем жить… Здесь, Юра, и будем расти.
Лучи закатного солнца, обласкав яблони и вишни, мягко освещали обветренное, крестьянское лицо Анны.
ЛОСИ С КОЛОКОЛЬЦАМИ
Повесть
Там чудеса…
А. С. Пушкин
СЛУЧАЙ В ЛЕСУ
Когда случилась эта история, Лешка Савкин был студентом-практикантом. На Журавкинскую лосиную ферму он приехал после майских праздников.
Возле лосиного загона под двумя старыми березами стоял небольшой бревенчатый домик, крытый зеленоватым шифером. Оранжевые бревна светились мягко и тепло. Тут была и лаборатория, и кладовка, и контора лосеводов.
Лешка поднялся на крыльцо. В задней комнате бубнили мужские голоса. Бубнили, к его удивлению, по-русски и по-немецки. Замешкался: «Вдруг там делегация…» Он крикнул: «Можно?» Ему ответили: «Заходи».
В комнате за столом друг против друга сидели заведующий фермой Михеев и лосевод Привалов, бывший боцман. Вчера познакомились. Они читали какое-то письмо. Лешка поздоровался. Привалов потянулся и пожал руку. Михеев кивнул и показал на лавку у стены:
— Садись, Алексей. По-немецки морокуешь?
— В объеме института, но не выше. — Лешка сел на лавку, носками кед уперся в пол. — А что?
— Это уже подмога, — обрадовался боцман.
— Письмо вот получили. Из Берлинского этнографического музея. А я английский изучал. Вот мы с Макарычем и пыркаем. Погляди, что тут они пишут. — Михеев передал письмо Лешке.
У Лешки с детства была привычка: читает про себя, а губы шевелятся. Как только он впился глазами в листок, полные, слегка вывернутые губы ожили, зашевелились, что сразу вызвало уважение боцмана Привалова, он перемигнулся с Михеевым, дескать, гляди, варит башка у парня.
— Может, водички дать? Ключевая, — Привалов пододвинул термос, стал отвинчивать розовый стаканчик.
— Да не нужно. Так… ага… значит, дер элентир — лось, — соображая, связывая прочитанное, заговорил вспотевший вдруг Лешка. — Ди цене — зубы. И это понятно… Дер фестанцуг — праздничный костюм… Какой? Индианер — индейский. Ну, как? — Лешка поглядел на боцмана, но тот крутнул крупной седой головой — темно; на Михеева, тот догадливо улыбался, но пока молчал. — Вроде бы, Павел Петрович и Константин Макарыч, прояснилось… Товарищи из ГДР просят лосиные зубы для костюма вождя индейцев. — Лешка потряс бумажкой. — Зубы лося, пишут они здесь, в костюме индейца — признак особой храбрости. А у них нет этих зубов, и все дело остановилось.
— Охо-хо. Раскумекали-и! Да-а… Во-он оно что-о! — изумился боцман. — И взаправду, братцы, так: зубы лося не каждый может добыть. Как бы не наоборот, как бы своих не лишился… А что, Павел Петрович, вышлем. Есть у меня — у настоящего боцмана все должно быть, — стрельнул он глазом в сторону Лешки, — во-о зубки, — отмерил полпальца, — матерого сохатого.
Спустя десять минут втроем прошли они в главный загон. Лешка крутил головой, надеясь увидеть лосей, но их нигде не было: ни у лосятника, ни у кормушек с козырьковыми навесами.
Из-за лосятника неожиданно вышла девушка, голоногая, в легких босоножках, со свободно спадавшими желто-белыми, овсяными волосами и уже загорелым лицом. Она несла в ведрах соль. Куски соли то искрились на солнце, то гасли.
— Зина, что-то я Находку не вижу? — спросил Михеев.
— С лосями на выпас удрала, — уже от кормушки отвечала Зина.
— Ну вот… Я же наказывал Галине: не выпускать, — осерчал Михеев. — Пусть бы на ферме телилась. Теперь вот ищи ее!
— Можно, я поищу, Павел Петрович? — вызвался Лешка. — Заодно и с лесом познакомлюсь.
Зина, как бы ненароком, через плечо повернула голову в его сторону.
Лес начинался почти сразу за лосиным загоном.
— Леша-а, на вырубку загляни. Там стадо-о… На вырубку. Ручей перейдешь и направо-о! — кричал вдогон боцман Макарыч.
— Ладно-о… — откликнулся студент.
Май… Широкий, разгульный месяц весны. Алексей шагал по лесу, пьянея от воздуха, от птичьей разноголосицы, от цветовых росплесков — на полянах уже выплотнился травостой. Часто встречалась черемуха в цвету. Её нежно-белые провисшие кисти задевали руки, лицо. Он приподнимал ветви, отводил в стороны, а то просто подныривал, чтобы не обить лепестки.
— Красотища-а! — он останавливался, ко всему приглядывался или садился на пенек, закрывал глаза и вслушивался в лес, чувствуя лицом его теплое дыхание.
