Тропик Змеев - [49]

Однако без потери не обошлось. Кисамилева широко улыбнулся и отошел, не выпуская блокнота из рук. (Вернуть его удалось только через месяц.) Конечно, все это было испытанием: согласны ли мы делиться, как полагается?

В тот день мулинцы предъявили права не только на мой блокнот. Со временем я поняла, что это вовсе не «дележка» даже по мулинским меркам: они старались вовсю и вышли далеко за рамки своих обычных понятий о собственности. Мы были для них еще более чужими, чем «селяне» (категория, охватывающая не только маури, но и всех эриган, кто не мулинец). Следовало проверить, как мы себя поведем.

Так мы расстались с котелками и сковородками, с блокнотами, компасами и с целым ящиком джина. (Выпивку они вернули, едва попробовав: джин пришелся им совсем не по вкусу.) Я начала гадать, чем все это кончится, и ответ не заставил себя ждать: Валакпара указал на мою блузу.

Я почти сделала это. Жара была сильна (можно понять, отчего мулинцы одеваются так скудно), и я так рьяно убеждала себя, что отказывать нельзя, что действительно потянулась к пуговицам. Но вид поднятых бровей и отвисшей челюсти мистера Уикера, а также мысль о том, что, стоит мне раздеться, и насекомые тут же сожрут меня заживо, остановили меня. (Правда, под блузой на мне была нижняя рубашка, но что, если они потребуют расстаться и с ней? Что, если все это не кончится, пока я не останусь голой?)

– Боюсь, нет, – твердо сказала я по-йембийски, мысленно приготовившись к любым последствиям.

Отказ мой был встречен не гневом, а хохотом. Отсмеявшись, Апуэсисо сказала мальчишкам что-то, очень похожее на приказ кончать охоту. Блуза осталась при мне, часть вещей была нам возвращена, и мы, свернув лагерь, отправились к месту их стоянки.

Глава тринадцатая

Входим в Зеленый Ад – Мулинское общество – Охота и прочие повседневные труды – «Гегуэм» – Штаны – Движемся вглубь

По пути к поляне Фадж Раванго предупреждал нас о многом. Главным, по его словам, было не выказывать страха перед лесом. Селяне боятся его, и не без оснований: они не знают, как сохранить здесь жизнь, и мулинцы презирают их за это. Проявить страх перед лесом значило бы ославить себя селянином и не прийтись ко двору.

Страшны ли эти болота? В некоторых отношениях – да. Я уже упоминала о великом разнообразии населяющих их животных, но не сказала о том, что они невидимы для непривычного глаза. Их слышишь со всех сторон, но густая растительность укрывает их – порой даже тогда, когда до них не более двух метров. К тому же здесь нет ни дорог, ни даже троп. Поляна, на которой мы останавливались лагерем, держалась только потому, что ее расчищали жители ближайших деревень; мулинские стоянки исчезают едва ли не сразу же после ухода обитателей. Находить путь в подобной местности я не умела и потому, следуя за нашей пятеркой провожатых, чувствовала себя так, будто погружаюсь в бездну, в которой могу остаться навсегда. Я уже бывала вдали от дома, но никогда еще так остро не чувствовала, что оказалась в совершенно ином мире. Оставалось только довериться тем, кто рядом, и надеяться, что этого будет довольно.

Вопреки некоторым из самых дурацких описаний моего путешествия в Зеленый Ад, «отвага перед лицом болот» не делает человека «почетным членом племени». Ее может хватить, чтобы вас приняли в общину, но я время от времени задумывалась, видят ли окружающие мулинцы хоть сколько-нибудь примечательную разницу между нами троими, помимо моей детской беспомощности в различных делах и вопросах. («Детской» – еще мягко сказано. Куда справедливее было бы сравнение с жертвой травмы головы. Мулинские дети знают и умеют поразительно много благодаря тому, что с ними никто не нянчится, как принято в ширландском обществе.) Но фундаментальные представления о жизни на болотах совсем не таковы, как за их пределами. Да, со временем я научилась до некоторой степени ориентироваться в них, однако эти умения не только не въелись в мозг до уровня бессознательных рефлексов, но даже не вошли в привычку. Я оступалась раз за разом, вновь и вновь, и терпели меня только из-за готовности учиться на собственных ошибках.

Вот один из примеров: когда мы пришли на стоянку мулинцев – часах в двух ходу от нашей поляны, я ожидала, что нас отведут к некоему вождю, или старосте, или еще кому-нибудь в этом роде. Чтобы понять, насколько ошибочны были эти ожидания, потребовался не один день. За мудрым советом их народ обращается к старикам, за суждениями во времена конфликтов – к молодежи (этот обычай очень удивляет меня и по сей день, поскольку основан на совершенно чуждом мне мировоззрении), но ни единоличного правителя, ни даже официального совета у них нет.

Да и быть не может. О каком совете может идти речь, если сегодня в общине восемь «старейшин», а завтра – только шесть: двое ушли пожить на другой стоянке? Отсюда и странность оказанного нам приема: членство в общине никак не формализовано, в отличие от принадлежности к байембийскому роду. Член общины – тот, кто ест и спит рядом с остальными и вносит вклад в их работу. Как только он уйдет со стоянки – а это случается очень часто: одни уходят, на смену им являются другие, – его членство в общине завершится до следующего появления.