Тропами Яношика - [76]

Станек грустно вздохнул.

— Вы-то не немец и, насколько нам известно, вовсе не убежденный фашист. Зачем же вам разделять их судьбу? — Егоров поднял палец. — Да, вы не убежденный фашист, хотя и держите на столе портрет фашистского идола.

Майор густо покраснел.

— Подарок начальства за маленькую услугу на охоте.

— Мы не виним вас ни в чем, — успокоил его Егоров. — Речь пойдет не о прошлом, а о будущем. Вы можете сейчас завоевать у своего народа право после разгрома фашистов остаться на родине, не разлучать с нею своих детей и жену, родители которой, конечно же, из родного дома не поедут следом за вами.

— Вы сможете остаться в той же должности, — добавил Газдичка. — Если не выше!

— Что вы мне предлагаете? — откинувшись на спинку стула, спросил Станек. — Измену?

— Наоборот, верность! — не задумываясь, возразил Егоров. — Верность своему народу! Вы должны остаться до конца со своим народом. Делать то, что делает он. Это не измена, а верность, дело чести каждого воина. Народ Словакии поднимается на борьбу с фашизмом. Армия Словакии пока что на стороне врагов своего народа, значит, она служит фашизму. Если б вы знали, сколько приходит к нам каждый день словаков, чехов, мадьяр, просятся в партизанские отряды! Но всех мы не можем взять. Не хватает оружия, боеприпасов, продовольствия.

— С чего я должен начать? — спросил Станек, все еще грустно глядя перед собою.

— Я перечислил, чего у нас не хватает, — сказал Егоров и тут же уточнил: — На первый раз нам нужно с полсотни винтовок, два-три пулемета и хотя бы несколько ящиков гранат.

— Вы очень бережливы, пан капитан… — Майор загадочно улыбнулся. — Если в отношении меня и семьи сдержите обещание всем сохранить жизнь, то получите гораздо больше.

— В отношении вас мы свое слово сдержим, хотя бы потому, что руки ваши не замараны кровью своего народа, — заявил Егоров.

— Вы и это знаете?

— Было бы иначе, мы с вами сейчас не беседовали бы, — вмешался в разговор Газдичка. — Скажите, сколько дней вам нужно для подготовки к нашей первой деловой встрече?

— Вся трудность в перевозке. Никому из шоферов я не могу доверить такое дело. А то бы можно и завтра кое-что перебросить.

Газдичка сказал тихо:

— Все поручите вашему личному шоферу.

— Яну?..

— Только ему.

— Но ведь его брат в Глинковой гарде! Это просто невероятно!

— Положитесь на нас. Кстати, брат Яна поможет вам, если кто-то вас заподозрит в связи с нами… Он же позаботится и о вашей семье.

Майор удовлетворенно улыбнулся. Поняв, что разговор окончен, он стал прощаться.

Вошел часовой. Чтоб не мешать Егорову, доложил начальнику штаба, что пришел очень древний старик, просится к «самому командиру».

— Он, наверно, слепой, потому что привел его за руку мальчишка, — уточнил часовой.

— Я ж говорил тебе, что у нас здесь не департамент, пускай ко мне всех без всякой задержки, — услышав это, напомнил Егоров часовому, еще не отпуская руки майора. — Веди старика, а мальчика пусть пока накормят. — А майору сказал: — Если у вас есть еще минутка, задержитесь, может, это интересно и для вас.

Тот согласно закивал и стал в сторонку.

Часовой тут же ввел высокого, невероятно худого старика, одетого в длинное пальто, такое же серое и выцветшее, как его лицо с едва заметными остатками бороды и усов. В правой руке он держал большую тяжелую валашку, еще более древнюю, чем сам. Валашка его совсем не походила на те, какие делают теперь для туристов. Это был скорее всего топорик, набитый на черный и, видимо, тяжелый длинный черенок.

Высоко подняв голову, старик стоял молча у входа, где его оставил часовой. Казалось, он прислушивается к чему-то.

— Кто тут старший? — протянув руку вперед, наконец произнес старик.

Егоров поспешно подошел к нему и повел на свое место.

— Садитесь, отецко, вы устали. Я тут за старшего, говорите.

— Теперь мне больше спешить некуда, — не садясь, заявил гость. — Я пришел по делу. Мне надо говорить с самим Героем Советского Союза Егоровым, — задребезжавшим, как треснувший чугун, голосом сказал пришедший.

— Это я и есть. — Егоров стоял перед стариком по стойке «смирно», как перед своим главным начальником.

Пришелец с минуту молчал, точно был зрячим и всматривался в лицо человека, к которому шел, видимо, издалека. Потом положил одну руку на плечо комбрига, оказавшегося ниже его самого на целую голову, и радостно спросил:

— Значит, ты и есть грдина Егоров? Товарищ? — Он помолчал. — Ну, тогда слушай… Шел я к тебе целую неделю. И много слышал о делах твоих, очень много. Давно я не вижу солнца. Но как узнал о твоих делах, стало светло на душе моей, как в детстве, когда я видел день. Спасибо тебе, чловьече! — Старик выставил вперед тяжелую черную валашку, на которой были видны желтые кривые ручейки, вычерченные временем; топорик, вероятно, недавно наточенный, сверкал холодно и строго.

«Такой валашки я не видывал даже в музее», — подумал майор Станек.

— Товарищ! Принес я тебе это оружие. Не удивляйся, что оно старое. Мой прадед завещал деду, дед завещал отцу, отец наказывал мне… Хранить его, пока не появится на земле нашей тот, кто поведет народ в бой за правду! — Обеими руками старик протянул валашку. — Возьми, товарищ. Такими сейчас не воюют, я знаю. Но этой валашкой однажды пробовали добыть нам свободу. Это валашка самого Яношика!